Он заявил, пишет Пирсон: «Не хотите ли вы, чтобы я сказал русскому народу, что я русский меньше, чем лорд Керзон? Не хотите ли вы, чтобы я сказал русскому народу, что я русский меньше, чем Клемансо? Не хотите ли вы, чтобы я согласился на меньшее, чем то, что они предлагали России?»

Осознавая справедливость требований Сталина о западных границах СССР, Черчилль в качестве компенсации для Польши предложил увеличение ее территории за счет Германии, восстанавливая то, что поляки передадут Советскому Союзу на Востоке. «Сталин, – пишет Черчилль, – спросил, будет ли это сделано без участия поляков. Я сказал «Да», и, когда все это было неофициально согласовано между нами, мы могли вернуться к полякам позже». Польский вопрос вообще на конференции занял слишком много внимания, и на одной из встреч Рузвельт раздраженно заявил: «Польша была источником неприятностей в течение более 500 лет».

Ведя обсуждение приграничных вопросов, Сталин прекрасно осознавал, что за ним было право полководца сражавшихся армий. Поэтому, настаивая на признании границы, установившейся до войны, он сказал: «Речь идет о том, что украинские земли должны отойти к Украине, а белорусские к Белоруссии, то есть между нами и Польшей должна существовать граница 1939 года, установленная Советской Конституцией». На вопрос Идена, имеет ли он в виду линию Риббентроп – Молотов, Сталин с безразличием ответил: «Называйте это как хотите».

План послевоенного раздела Германии, предложенный Рузвельтом, удовлетворил Сталина, но он высказался за присоединение дополнительно к Советскому Союзу северной части Восточной Пруссии. «Русские, – сказал Сталин, – не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому русским нужны были бы незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть Восточной Пруссии. Тем более что исторически это исконные славянские земли. Если англичане согласны на передачу нам указанных территорий, то мы согласны с формулой, предложенной Черчиллем».

Он знал, как быстро забываются позитивные намерения, и для него было важно сразу заручиться согласием на послевоенное устройство мира. На Тегеранской конференции Сталин, по существу, стал негласным лидером «Большой коалиции», и успех его политики был неоспорим.

Уже значительно позже, совсем в иной обстановке, Черчилль сделал своеобразное признание этого факта. Выступая в палате общин в декабре 1959 года, Черчилль заявил: «Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставляя даже нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов». Это не единственное, со стороны Черчилля, признание таланта и заслуг Сталина.

Хотя главной целью Сталина было вовлечение союзников в реальные боевые действия на европейском фронте, он оказал приоритетное влияние на решение других проблем коалиции. Его авторитет основывался на глубоком знании и понимании обсуждаемых вопросов: он разрушил иллюзию Черчилля о возможности вступления в войну Турции, убедительно доказав – и это впоследствии подтвердилось, – что Турция не станет воевать против Германии. Аргументы по отсрочке операции «Оверлорд» он «парировал ссылками на имевшуюся у него информацию о количестве немецких сил в Северной Франции и состоянии погоды в Ла-Манше».

Он не оставлял Черчиллю лазеек для затягивания решения основной проблемы. Присутствовавшие на совещании чувствовали, что Сталин информирован обо всем. Он знал даже точное состояние вооруженных сил участников коалиции и в соответствующий момент справедливо указал, что «20 эскадрилий в Каире сейчас ничего не делают».

Штеменко пишет, что «цифры, характеризующие соотношение сил, били Черчилля не в бровь, а в глаз, изобличая его попытки подменить второй фронт второстепенными операциями… Сталину пришлось провести краткий, но исчерпывающий критический разбор возможностей наступления союзников против Германии на других направлениях. Наиболее подробно был рассмотрен вариант в Средиземном море и на Апеннинском полуострове, где союзные войска подходили к Риму».

Его аргументация спорных вопросов была неопровержима, поскольку за ней стояла трезвость позиции, лишенная иллюзий и поверхностных оценок. Когда союзники предложили в качестве меры для предотвращения в будущем новой агрессии со стороны немцев запретить в послевоенной Германии военную промышленность – по существу те же «версальские» условия, – Сталин отверг эту абсурдную и дискриминационную идею.

«Если мы запретим строительство самолетов, – популярно пояснял он, – то мы не можем закрыть мебельные фабрики, а известно, что мебельные фабрики можно быстро перестроить на производство самолетов. Если мы запретим Германии производить снаряды и торпеды, то мы не сможем закрыть ее часовых заводов, а каждый часовой завод может быть быстро перестроен на производство самых важных частей для снарядов и торпед».

Он не упустил возможности упрочить сближение с Рузвельтом. Заключительная беседа Сталина с американским президентом состоялась накануне завершения конференции, 1 декабря 1943 года, в 15 часов 30 минут. Рузвельт, обеспокоенный «внутренним положением в Соединенных Штатах», в ее ходе посвятил Сталина в нюансы своих политических намерений. «В будущем году, – пояснил он, – в Соединенных Штатах предстоят выборы… В Америке имеется шесть-семь миллионов граждан польского происхождения, и поэтому я, будучи практичным человеком, не хотел бы потерять их голоса».