Действительность показала, что отступление немецких войск не превратилось в паническое бегство. Предстояли тяжелые бои, и обстановку на советско-германском фронте Сталин рассмотрел на заседании Ставки 27—29 июля.

Конечно, было очень заманчиво ворваться на территорию Восточной Пруссии. Но успех скорого прорыва мощной обороны он посчитал маловероятным и поэтому решил, что 1-й Белорусский фронт должен развивать наступление на Варшаву, с тем чтобы не позже 5—8 августа овладеть ее предместьем Прагой – пригородом Варшавы на восточном берегу Вислы.

Предстоявший военный поход Красной Армии в Европу не мог не вызвать коренного изменения политической атмосферы на этой части старого континента. Первым на ожидавшиеся события отреагировал Уинстон Черчилль. Свою озабоченность «коммунистическими интригами в Италии, Югославии и Греции» и необходимость осуществления мер по предотвращению «распространения советского влияния» он выразил в беседе с Иденом еще в мае 1944 года.

Британский премьер не ограничился закулисной риторикой. В письменных обращениях к Сталину и во время последующих личных встреч он настоятельно навязывал советскому вождю «джентльменский» раздел Европы. Собственно говоря, именно достижение этой цели, а не облегчение ведения войны Советским Союзом в первую очередь преследовала высадка союзников в Нормандии. Сталин сделал значительные и существенные шаги навстречу осуществлению политических замыслов своего коллеги по «Большой тройке», но Черчилль хотел большего. Одним из проявлений этой политической жадности стали события в Варшаве.

Окрыленные успешной высадкой на французской территории и желавшие поставить советскую сторону перед свершившимся фактом, англичане дали карт-бланш польскому эмиграционному правительству в Лондоне на организацию «восстания» в Варшаве. Целью польских националистов было желание «обосноваться в польской столице прежде, чем туда доберутся русские».

По приказу из Лондона 1 августа отряды Армии Крайовы численностью в 150 тысяч боевиков под командованием генерала Бур-Комаровского в первые четыре дня захватили пригороды Варшавы. Однако, как пишет английский историк А. Буллок, они не смогли «овладеть аэродромом, мостами через Вислу или Прагой – правобережным предместьем столицы, где они могли войти в контакт с русскими».

Не могли? Или не хотели? При любой постановке вопроса существенно то, что не только о подготовке «восстания», но даже о его начале руководители акции не поставили в известность советскую сторону. Рокоссовский отмечал, что о восстании в городе ему стало известно лишь 2 августа, и, наблюдая с высокой заводской трубы город своей юности – горящую Варшаву, он не только не мог помочь «восставшим», у него даже не было с ними связи.

Правда, в первые дни начала этой авантюрной акции англичане обеспечивали поляков оружием и боеприпасами, которые сбрасывали с самолетов. Но уже в этот период Черчилль запаниковал и 4 августа в обращении к Сталину сообщил, что постанцы «просят русской помощи, которая кажется весьма близкой. Их атакуют полторы немецкие дивизии… Это может быть помощью Вашим операциям».

Это была лишь ложка меда, и Черчилль лукавил. Однако Сталин был информирован лучше, чем британский премьер. Кроме того, рассматривая ситуацию, он опирался на здравый смысл, а не на иллюзорное нетерпение рассудка, принимавшего желаемое за действительное.

«Думаю, – ответил Сталин на следующий день, – что сообщенная Вам информация поляков сильно преувеличена и не внушает доверия. К такому выводу можно прийти хотя бы на том основании, что поляки-эмигранты уже приписывали себе чуть ли не взятие Вильно какими-то частями Крайовой Армии и даже объявили об этом по радио. Но это, конечно, не соответствует действительности ни в коей мере.

Крайова Армия поляков состоит из нескольких отрядов, которые неправильно называют дивизиями. У них нет ни артиллерии, ни авиации, ни танков. Я не представляю, как подобные отряды могут взять Варшаву, на оборону которой немцы выставили четыре танковые дивизии, в том числе дивизию «Герман Геринг».

И все-таки Сталин не оставил просьбу союзника без внимания. Намереваясь ускорить освобождение Варшавы, он потребовал от командующих представить в Генштаб свои соображения и встретился с главой эмиграционного польского «правительства». Отвечая на очередное обращение Черчилля о помощи, 16 августа Сталин сообщил:

«После беседы с г. Миколайчиком я распорядился, чтобы командование Красной Армии интенсивно сбрасывало вооружение в район Варшавы. Был также сброшен парашютист-связной, который, как докладывает командование, не добился цели…

В дальнейшем, ознакомившись ближе с варшавским делом, я убедился, что варшавская акция представляет безрассудную ужасную авантюру, стоящую населению больших жертв. Этого бы не было, если бы советское командование было информировано до начала варшавской акции и если бы поляки поддерживали с последним контакт. При создавшемся положении советское командование пришло к выводу, что оно должно отмежеваться от варшавской авантюры, так как оно не может нести ни прямой, ни косвенной ответственности за варшавскую акцию (курсив мой. – К. Р. )».

В ответе Сталина речь идет о том, что советское командование для согласования действий послало к полякам двух офицеров-парашютистов. Одним из советских связных был знаменитый разведчик Иван Колос. В своей книге «По заданию центра» он пишет, что на его предложения «повстанцам» о разработке мер для совместных усилий с Советской Армией и Войском Польским, входящим в состав советского фронта, в освобождении Варшавы Бур-Комаровский высокомерно заявил, что «никакого Войска Польского, кроме того, что сражается здесь, не существует!». На советские предложения ни связному, ни советскому командованию Бур-Комаровский ответа не дал.