Шрифт:
9
ЛЕСЯ УКРАИНКА В САН-РЕМО
Моей жене
10
ИРИС ФЛОРЕНЦИИ
Флоренция, ты ирис нежный.
А. Блок11–13. СИЦИЛИАНА
I
ПЕСНЯ
Переливы синего тепла И несмелый перекат волны. Из долины выплывает мгла С тихой сицилийской стороны, Где, как будто легкий звездопад, Гроздьями планеток золотых Урожай свой осыпает сад В зелени и бронзе темноты. Сицилийский тихий мрак объят Сарацинским шепотом легенд. Бубны толстокожие гремят Под гитарный аккомпанемент. То роняет апельсинный сад Бубенцами спелые плоды И случайный гость — певец баллад — На гитаре пробует лады. Мятый галстук закрутился вкось, Плисовый пиджак его обвис. Он мечтатель — этот нищий гость, Рыцарь и баллад контрабандист. Горше дыма тухлых сигарет Пахнет бесприютная нужда… Сицилийский уличный поэт Ненароком заглянул сюда. Желтый палец трогает струну, Желтые глаза глядят во тьму, Как он чутко слышит тишину! Что во мраке видится ему? Мысли ладом эллинским идут, Древним хором сердце охватив. Сто мелодий заструились тут. Мавританский, римский ли мотив? Всё сливает песня бедняка, Как потоки вин, в стакан один. Как цветы из одного венка, Терпкий и густой напев един. Вьется древнею лозой хмельной Песня без начала и конца. Льется без услады показной В горькие батрацкие сердца. По предместьям ей пройти пришлось, В ней крутой брусчатки твердость есть, И она сильна — как хмель и злость, И она резка — как нож и честь. Из глубин земли, из тяжких толщ, Где кровавый ком порфиром стал, Где сгустилась дымной серы желчь И, как острый крик, застыл кристалл, Пронизав сердца людей до дна, Вымерив собой безмерность душ, Из народных недр встает она, Вся в доспехах, как герой и муж. И певец, поднявшись с нею враз, Стал таким, что не узнать никак. Слушайте! Его слова — наказ! Видите — могучим стал бедняк! Радуйтесь! Сейчас открылась вам Тайна вдохновенья самого. Смело приобщайтесь к чудесам С песнею бунтарскою его. Слышу в этой песне бедолаг Лязг мечей и гнева грозный взрыв, Крик надежды, и колонный шаг, И протеста рокот, и призыв. Песня этой ночью рождена, Как душа Сицилии чиста. Пусть во мрак пещер идет она И сквозь малярийные места, В желтый ужас серных рудников, В плесень обездоленных халуп, Средь олив, и пастбищ, и яров, По дворам, с уступа на уступ — Вдохновенье искренних сердец, Клятва и народная хвала. Та баллада, что сложил певец, Песнею о Ленине была. Перевод Е. Долматовского II
НА СТУПЕНЯХ ХРАМА
Как в отчий дом, что с детства милым был, Обжитый, сердцу добротой открытый, На сбитые столетьями ступени, На ветром полированные плиты Без страха и сомненья я ступил. Как взвар, где к острой горечи кремневой Примешан запах трав и аромат медовый, Застойной тишины настой свинцовый Наполнил до краев Щербатый ковш долины, И только шелестел над желтой сушью нив Колючий ряд олив, Седой, бесплодный, старый, как былины. И было то не чудо, и не сон, И не фантазий жуткая забава: Спокойный, как чело мыслителя, фронтон И плоть колонн мощна и величава — Древнейший храм на склоне горных лон, Над волнами пустынных крутояров. Чтоб человек сюда в раздумье приходил, Храм в эллинских веках воздвигнут был Руками рыбаков, жнецов и мореходов, Руками пастухов и сыроваров. И был тот храм во всем подобен им: Такое же натруженное тело С узлами жил, с накатом мышц тугим И со спиной, несущей тяжесть смело. Едва он плечи в ширину простер, Толпой покорной расступились горы И разбежались перед ним просторы Для взлета смелой мысли, для дерзаний, Для шири необъятной кругозора. Как пахарь, что свершил свои труды, Храм будто отдыхал, в свеченье дня сияя, Встав сановито над пластом руды, Где тропы вьются, с крутизны сбегая. В нем смеряна была любая пядь Тончайшею из мер, известных миру, Той мерой, что учила создавать Законы, кладку стен, в стихах звучать, Умело править парус, плуг и лиру. «Верь, — будто храм мне этот говорит,— В труд человека — мир на нем стоит, В нем красоты бессмертной проявленье, Лишь труд людской достоин прославленья!» Таким в душе отсюда унесу Я этот храм на сицилийских склонах — Его колонн, лучом позолоченных, Спокойную и мудрую красу, И небо, что лежит на капители Шатром из душных серых покрывал, И весь его ковчег, что встал у мели, Где вечность тоже встала на причал. Перевод А. Суркова III
ПРАЗДНИЧНАЯ НОЧЬ
Жар созвучий звонких смерк, Мрак пробили свист и сверк, Светлый дождь на взгорья выпал, Перья пестрые рассыпал Разноцветный фейерверк. Блесткий залп зеленых молний Свистом стрел под звезды взмыл, Словно взлет жар-птиц наполнил Небо плеском красных крыл. Искры сыплются, как будто Желтых ос жужжащий рой, Дымом, пламенем окутан Хрупкий венчик над горой. Всколыхнулись дали-кручи, Хлынул с круч В брызгах, в блестках, в пене жгучий Чистый ключ, Буйно, вольно льется он — За струей струя вдогон, Через каменный карниз, По предгорью и на склон — Прямо вниз, Где, пластаясь возле ног, В фантастическом сплетенье По долине ходят тени. Через речку, через лог, Плещут, рвутся ввысь, к зениту, И летят в потемки, сбиты Новым взрывом, взлетом стрел, Так что зыблются просторы, Выгибают спины горы. Дым и выблеск оттенил Грани древних кампанил. Искры сыплются наплывом В чаши шумных площадей И в предместье говорливом Льются ливнем на людей. Крутит праздничная арка Крутовертью фейерверк. Трубы светят медью ярко, Звон бокалов, граней сверк. Льнут губами к славной влаге Наши добрые друзья. И поет о красном флаге Вся шахтерская семья. Ввысь припев «Бандьера роса» Мощно поднял гулкий бас. Трель рыбачки чернокосой В песню жемчугом вплелась. Став широким братским кругом, Винодел, рыбак, шахтер Тонкой вязью вяжут туго Стих, что знают с детских пор. Славен этот гимн рабочий. Сицилийский славен люд. Славен праздник этой ночи. Завтра — труд, и дальше — труд. Дни за днями. Дни за днями. Жизнь в борьбе трудна и зла. Клеть. Отрава в серной яме И упрямый стук кайла. Труд бессчетных поколений. Лихорадки жар и дрожь Рядом с пышностью имений Угнетателей-вельмож. Что ж! Прав их не тревожь! Ты ж трудись, клонись, молчи, Чтобы мафией убитым И настигнутым бандитом В черный час не быть в ночи. День и ночь. Октябрь и май. Да, Сицилия — не рай. Только долю не кляни — Выживем-то, друг, считай, Мы, а не они! Смех звучит в краях родных Наш — не их! В праздник наш не молкнет смех Тут и там, в предместьях всех. Пламя песни, шутки ум, Тратторий убогих шум, Тарантеллы ритм греховный На базаре за часовней, Звон стаканов, яркость дум. Только тут смеются всмак! Только тут танцуют так, Что струна, туга, огниста, В хватких пальцах гитариста, Словно уголь, опечет И на круг, легка, лучиста. Пары вымчит горячо. Вьются песни быстрокрылы — То народ Свой выводит хоровод: Повесть радостную силы, Повесть горестных невзгод. Ни нужда, ни безработье, Ни хозяйская расправа, Ни рыбацких жен лохмотья, Ни вонючих шахт отрава, Ни болотной мглы погуба И ни тучи серной пыли Свет надежд не погасили У народа-жизнелюба. Слышишь дружескую речь Как огонь бенгальских свеч? Встань в сплетенье хоровода И за песнею народа В переплеск огней иди. Помни: счастье впереди! Перевод А. Суркова 14–15. В САРДИНИИ
I
Где сухость ржавых трав, где чадный пал, Где сизый шлак, лохмотьев жалких куча, Где голод подошел и встал Над прорвой безработиц и беззвучья, Где по двору пустому ветерки Свивают змейки рыжей пыли, Где знойный горизонт загородили Понурые, седые горняки, Где смолкли дети, замер крик старух, Дымок печей не вьется ранней ранью, Где издавна привык шахтерский слух К щемящему голодному урчанью,— Я был в том крае. Видел всё. Я жал Им крепко руки. Отзывался болью Их безработной доле, их бездолью. Шахтерское дитя я на руках поднял. Его худое маленькое тельце Доверчиво и нежно, как подснежник, Его дрожащие в тревоге руки Так трепетны, как лунный луч несмелый, Его головка тяжела для тела, Его глаза, как золотые пчелы, Роями светлых искорок играют… Как жадно ожидаемого внука, Сардинского мальчонку поднял я И ощутил, что эта вот земля И вся толпа, бедна и чернорука,— Они во мне, как край мой, как семья, В моем порыве и в моей печали. Я вправе им сказать: «Товарищи, друзья, Испытанные, верные, вы стали Товарищами всех надежд, и дум, И боли, и всего, чем жизнь богата, Всего, что сердца жар и ум, Как честь и правду, сберегают свято, Всего, что взял из глуби бытия Как дар, который должен был сберечь я. В уверенных руках моих дитя, Листок из почки, поросль человечья. В уверенных руках моих дитя Над этим скорбным желтым крутояром, Безжалостно расколотым ударом Внезапного ракетного вытья. Ужели зря в своих руках сегодня Для песни, ласки, светлого житья Я, словно ношу будущего, поднял Улыбчивое, теплое дитя? Ужели зря натруженные руки Сардинских безработных горняков Несут его над пустырем разлуки, Где ржа покрыла шахт забытых люки, Где только кактусы меж бугорков И где по небу голому, пустому Змеиный свист ведет к ракетодрому? Нет, их мильоны, сильных, добрых рук, В них, как дитя людской мечты нетленной, Лежит надежда… Слышишь злобный звук, Что по зениту пролетел мгновенно? Рука не задрожала ни одна, И не потупил взгляд никто пугливо. Вот какова Сардиния. Она Бедна. Горда. Смела. Трудолюбива». II
Сколько бесплодных нив, сколько безлюдных миль, Сколько пустых дорог в дымной дали сквозят! Вот меж холмов торчит церкви унылый шпиль, Вот собрался народ меж рыжебоких хат. Женщины в темном все. Лиц их черты тонки, Как письмена нужды, горя, труда, забот. Возле дверей рядком тяжко сидят старики. Чтоб заглянуть в глаза — чуть подаются вперед. Черный шахтерский люд старых обстал вокруг. Из-под косматых бровей взгляд их угрюм, глубок. Резче ветвей олив жилы тяжелых рук, Синие крапы шахт въелись в морщины щек. Труженик угольных шахт — крепок их добрый род, Выдубленный в труде, выверенный в бою. Вот поднялся шахтер и, заслонивши вход, Сильной своей рукой стиснул руку мою. Братским пожатьем рук люди встречают нас. Каждая их ладонь знается с обушком. Силюсь вчитаться я в повесть шахтерских глаз, В повесть шахтерских лиц, нас обступивших кругом. Я эту повесть знал, в книгах лишь прочитав. Здесь ее пишет кровь, здесь ее пишет боль. Здесь, в трепетанье сердец, пульс ее горьких глав, Противоречий жуть в диком надломе доль. Здесь тишины не жди. Здесь позабыт покой. Хлеб и работу здесь ищут годами зря. Вечно грызет нужда. Вечный жестокий бой. Женщины здесь бледны. Дети без букваря. Руки без обушка. Шахты без шума смен. Жар очагов погас. В окнах не брезжит свет. Радости не сулит новый тягучий день. Проблеск в глазах потух. В праздники песен нет. Только надежда есть — как этот грунт, жадна, Благословенна, как хлеб, и тяжела, как металл. Вырвался из глубины наших сердец, со дна, Гимн непокорных надежд — «Интернационал». Перебирая в руках черную рвань платков, Крепко прижав к груди тихих своих ребят, В песне звенят и растут женщины горняков, Как перед алтарем набожно вставши в ряд. Мальчика чистый альт голубем высь берет Над бушеваньем глухих, гневных, тяжелых слов. Голос сардинских шахт поднял горняцкий народ,— Пусть же вплетается в песнь слово моих отцов! Пусть же в единый ритм, в слитный надежды шквал Вплавится слово мое, ввергнется сердце мое! Схожего взлета чувств мир никогда не знал. Дружба сплотила нас. Что есть сильнее ее? Как вырастаешь ты, слитый с общей судьбой! Сотни мильонов плеч рядом с плечом твоим. Близи и дали миров ширятся перед тобой, Шепот мыслей твоих слился с кличем людским. Рядом — дыханье масс. Рядом с тобою — класс. В том твоего бытия смысл — и глубок и чист. Рядом с друзьями встань и, не шлифуя фраз, Просто им всем скажи: «Я — коммунист!» 1962 Перевод А. Суркова 122. КЛАРНЕТ ТЫЧИНЫ