Стихотворения и поэмы
вернуться

Бажан Микола
Шрифт:

129. НИКОЛАЮ ТИХОНОВУ

Давно — как давно!— еще в юности, жажду мужанья познавшей, Из чаши твоей я напился крепко заваренной браги, На ярком огне революции, упруго заклокотавшей, На травах России настоянной, на мужестве и на отваге. Доныне я слышу в сердце тех строчек порывистый лад, Поэзию трудных походов, внезапных утрат и невзгод, Оставшуюся навеки в стремительных ритмах баллад, В мелодии грустных раздумий и в бронзовых окликах од. Такой, как та книга,— и нежный, и мужественный, и страстный, Солдат, ты прошел сквозь все войны и беды своей земли, И всё ж никакие вихри нигде никогда не смогли Угасить твоей тревоги, возвышенной и прекрасной. Таким ты всегда был и всюду и ныне остался таким — Солдатом свободы и мира, победы и гнева поэтом, Несущим надежду и радость мятежным сердцам людским По всем беспокойным дорогам на всех континентах планеты! Ты знаешь просторы земные — и горы, и реки, и тропы,— Как знаешь свою трудовую — в морщинах и шрамах — ладонь. Проснувшись, бушуют вулканы, что спали с времен допотопных, Потоками бунта наружу разгневанный рвется огонь. В эпоху неслыханных штормов, циклонов и землетрясений, Невиданных битв и триумфов, высоких надежд и утрат Ты выстоял так, как надо, без ропота, без сомнений, Как выстоять и обязан в бою настоящий солдат. Как сталь небывалого сплава, чистейшего звука и лада, Ты выковал стих свой могучий и душу в огне закалил При свете гусарских биваков, в железных ночах Ленинграда, На выборгских переправах, средь надолб, среди могил. Прошедший сквозь беды века, бесстрашный поэт и воин, В шинели своей походной, прожженной огнем до дыр, Ты знаешь, к чему стремится, чего твой народ достоин, Какую вложил он надежду в три буквы заветные — мир. Дороги. Дороги планеты. Дороги единства и дружбы. От башен и стен Кремлевских, от киевских врат Золотых — Туда, где теснины Амура, где синие глетчеры Ужбы, Где грохот таежных строек и шепот пустынь вековых. И дальше. И дальше. И дальше. И нет никаких кордонов Для белого голубя мира, надежды и счастья людей. Ее, эту вольную птицу, посланницу миллионов, Сквозь бури крутые столетья несешь ты в душе своей. О щедрость души! Ее пламя, и страстность ее, и исканья, И радость, и встреча с любовью, и гордая тяжесть борьбы. И рядом — твой современник, прошедший сквозь все испытанья, Достойный твоих вдохновений, достойный высокой судьбы. Искать человека повсюду. На дальних дорогах всесветных, На горной тропинке за тучей и в джунглях, среди духоты, В кипении митингов гневных, в мелькании дел повседневных, На голос идти человечий, на плач и на зов немоты. Пусть люди, в борьбе погибшие, но снова с живыми, со всеми Воскресшие, торжествуют и всходят на горы с тобой, Под аркой стоят триумфальной в балладе твоей и в поэме, Пусть реквием славы и скорби звучит над их головой. Ты знаешь — ведь горьким подобны поминкам — Минуты, когда полями идешь, как траншеями тесными, Ступаешь по воспоминаниям, как будто ступаешь по минам, Когда над могилами братскими шатаешься, как над безднами. Я знаю, что значит — по воспоминаниям идти и идти, спотыкаясь О холмики в цвете барвинковом, о пни давно срубленных дней, В тревогах минувших не каясь, от мертвых не отрекаясь, И твердо стоять, оставаясь, на вахте бессонной своей. 1976 Перевод Л. Смирнова

130. ОЛЕСЮ ГОНЧАРУ

Следила смерть безглазая за вами Прицелами стеклянных злобных линз, И падали друзья во рвы и ямы, И вспышки битвы, как кардиограммы, То рвались вверх, то устремлялись вниз. Сквозь рев боев вы шли навстречу смерти, Не устававшей истреблять и жечь, Но в огненной жестокой круговерти Сумели нежность сердца вы сберечь. Здесь были рядом мужество и слава, Великое с обычным наравне, И жертвенность, и клочья тел кровавых — Кошмар тех дней, что снятся вам и мне. Да, наши души вдруг отяжелели, И всё же, прежней чуткости полны, Мы веру в человечество сумели Спасти и сохранить среди войны. Весна и жизнь — вовек непобедимы, Как верность, честь, надежда и любовь, Что так разнообразны и едины В мильонах душ, на сотнях языков. С чем это море я сравню людское, Что в берега раздумий бьет опять? И пресыщенья нет, и нет покоя Для жажды жить, творить и созидать. Весна людей — светлы ее дела, Исполнено ее явленье ласки. Как дивно ветвь сирени расцвела В сосуде кованом солдатской каски! 1976 Перевод М. Матусовского

131. ПЕСНЯ О СОКОЛЕ

Юрий Гагарин погиб за день до столетия со дня рождения А. М. Горького.

Певец породы соколов пытливых, Их мужества, их воли, их идей, Запечатленных в подвигах, в порывах За грань земли и горизонты дней! Вы знаете, что сокол в дальней дали, Как молния пронзив густую тьму, Летит порою в смерть. И вы в печали Сложили песню — памятник ему. В столетье ваше над землей повсюду Вновь ваша песнь о Соколе звучит. Не безнадежность в ней — к земному люду Призыв дерзать, стремить пути в зенит, Как мог стремиться тот отважный сокол, Познавший Космос первый человек, Кто, совершая подвиг свой высокий, Прославил свой народ, и дух его, и век. Пускай ложится на его могилу Венком живым та песня для людей, Как гибнет сокол, смелый, легкокрылый, Бессмертный даже в гибели своей. Вторая половина 1970-х годов Перевод И. Сергеевой

132. ПЕРЕВОДЯ ДАВИДА ГУРАМИШВИЛИ

С месхетских круч, с высот темно-зеленых, С крутых обрывов, из лесистых гор Сошел спокойно добрый олененок И простодушно заглянул в мой двор. Ему навстречу протяну в ладошке Немного зерен, грубой соли ком. Соленые и сладостные крошки Он слижет розовым шершавым языком. Приход был возвещен: недавно солнце встало С той стороны горы, с ним поднялся олень. Прохладная заря мой дворик напитала Пахучим воздухом, и осветился день. О кроткий мой олень, тебя, как очевидца Рожденья дня, нетерпеливо жду, Я жду, когда процокают копытца Легко, подобно вешнему дождю. Приди, возвесели мое уединенье, Нарушь его ночную тишину, Склонись, — поглажу голову оленью И в глубь очей прозрачных загляну. И взглядом я уйду в оленьих глаз глубины. И я его пойму, и он поймет мой взор. И вновь произойдет, открытый и старинный, Животных и людей безмолвный разговор. И в той гармонии, что так давно в забвенье, Вновь чуток, словно зверь, и счастлив буду я, Почувствовав внезапно дуновенье Речного, горного, лесного бытия. Я погружусь в ручьев студеные купели, Картлийская заря мой облик осветлит, И я постигну то, что ведал Руставели, Пшавела понимал и не таил Давид. Рассвет стиха. О да! Извечна юность Картли, В источниках ее вода сильна, жива. И вечность стройная немыслимой закалки Вошла в твердыни гор, и в души, и в слова. Из тех ключей, бездонных, бесконечных, Живую воду ненасытно пью, И жажда поисков, и страсть скитаний вечных Пусть полнят душу жадную мою, И встану я тогда, омою сердце, слово, И в книге скорби вновь я распахну листы, И жадно, горячо вгляжусь я снова В движение и плач Давидовой мечты, В звенящие, как звонкий Терек, строфы Про светлый лик возлюбленной его, Что по Кавказу шла стезей Голгофы И в сон воителя явилась своего. Уж клены залило полдневное затишье, Уже ушел олень из дома, где живу. Я рифмами креплю четверостишья, Пишу, опять зачеркиваю, рву, Кричу, своим бессильем загнан в угол, Что высох я до дна от жара и жары Давидовых стихов — и лишь дымится уголь, И чаден мой очаг вблизи лесной горы. И вот, когда волненье и сомненье Сминали и почти рассыпали слова, Я тихие шаги услышал в отдаленье, И промелькнула тень, приметная едва. И это друг пришел. Я жаждал с ним свиданья. Он ожидание, сквозь даль, почуял сам. Не помешали даль, и мгла, и расстоянье Его и в слепоте всевидящим глазам. [68] 1970 Перевод Д. Самойлова

68

Речь идет о приходе Симона Чиковани, грузинского поэта ослепшего к концу жизни.

133. ПРОЛОГ К ВОСПОМИНАНИЯМ

В моих воспоминаньях, словно в кратере, То вспышка вдруг, то снова тишина. Я снова вспоминаю руки матери. Она живет. Во мне живет она. Вот, кажется, молчание нарушу — И сразу, обретая вес и плоть, Войдут воспоминанья властно в душу, И их уже ничем не побороть. И стоит мне внезапно вспомнить что-то И в сторону свернуть тропой не той — Как вмиг нежданно из-за поворота Опять предстанет век пережитой. И кажется, лишь только пожелаешь Подняться по ступеням в тишину — И порванную обретешь струну, И вновь раздастся музыка былая. О горький запах трав, что здесь растут, Нам память будоражащий мгновенно, И зеленцой гнилой покрытый пруд, И вскрик над ним, и сладкий плач Шопена! Среди воспоминаний, словно в чаще, Я заблудиться б, вероятно, смог, Перебирая в памяти неспящей Сухие ветви пройденных дорог. Нелегкая работа обновленья И поисков полузабытых слов — И вновь при вспышке молнии виденье Того, чем жил, того, чем жить готов. Давно утихший гром клавиатуры, На мостовой тачанки грозный звук, И та обложка ленинской брошюры, Что взял, как хлеб, из материнских рук. Ты в памяти своей таишь и прячешь Прожилки этой ласковой руки — И ощущаешь пульс ее, и плачешь. Как ночью плачут только старики. 1975 Перевод М. Матусовского

134. ПАМЯТИ ЮРИЯ СМОЛИЧА

1
По лестнице крутой всё выше, выше Я тяжко поднимаюсь в тишине И, кажется, его дыханье слышу, Но не выходит он навстречу мне. Всё как при нем — раскрытый верх машинки, Кленовых листьев пламенный букет, Стена из книг, на столике — новинки. И лишь его, увы, на месте нет. Но снова мнится силуэт знакомый На фоне серо-синего окна. И улыбается хозяин дома, Светла его улыбка и грустна. И этот свет, не гаснущий поныне, Я сызнова ищу. А вдруг найду? Пускай вокруг — безлюдие пустыни, Я по ступенькам все-таки взойду. Быть может, на стремянке он, а может, Вздремнул, расположившись на тахте. Я вспоминаю век, что другом прожит, Предшествовавший этой немоте. Одолеваю лестницу крутую. Переступив запретную межу, Вновь, как обычно, в комнату войду я И «Здравствуйте!» — хозяину скажу.
2
Ты сел, проснувшись. Где будильник? Полночь. Безмолвие сгущается опять. Петух соседский о себе напомнит, Тебе его уже не услыхать. Вселенная — как волны половодья. Качнулась лодка головы твоей. Ты слышишь? Неминуемое входит. Молчанье криком разорви, развей! Сквозь темень всматриваешься незряче В происходящее. Настал твой срок. Жена запричитает и заплачет, Ты вытянешься, неподвижно строг. Придет конец надежде, грусти, вере. Останутся в объятьях пустоты Любимая, друзья — и след потери — Незавершенной повести листы. Ждать этого всю ночь? Томиться нудно Иль кануть в темень, покорясь судьбе? Здесь утром будет шумно, многолюдно, Венки и речи принесут тебе. Простертый на хрустящем покрывале, Скрестив свои ладони на груди, Ты будешь постигать иные дали, Уже забрезжившие впереди. Предвечные мгновенья. Жизни звенья. Обрывки лет… Ужель судьба твоя Тебе в минуту полного прозренья Явила только лик небытия? 1976 Перевод Я. Хелемского

135. «Вглядись в себя поглубже. Прям и крепок…»

Вглядись в себя поглубже. Прям и крепок, Ты выстоял наперекор судьбе, И в лабиринтах черепного склепа Свой малый космос ты несешь в себе. Там завихренья крохотных галактик, Вращаются рои микропланет. У каждой облик свой и свой характер. Их суть неразделима — мир и свет. С космическими сферами так схожи, Два полушарья силу обрели. Что это? Сгусток плазмы или, может. Модель Вселенной, копия Земли? Тут родниковые ключи артерий, Извилистые стоки темных вен. В слиянье клеток, в мудром их сплетенье Живой росток — незамутненный ген. Надежный код, исконный свод законов, Скопление загадок… Ты опять Заворожен мильярдами нейронов, Что, всю махину эту с места стронув, Себя стремглав стремятся испытать. Всё вздрагивает. Вспышки лучевые. Контакт. Взлетает молния, как плеть. И это их разряды грозовые, Их ритм, их жажда, их энергосеть. Бег импульсов, биенье чутких тканей. Механика сознания строга. Курцшлюз… В коротком этом замыканье Трепещет мысли вольтова дуга. Вот бездна мозга, кругозор бескрайний. Блуждая в неизведанных мирах, Ты ищешь соприкосновенья с тайной И перед ней испытываешь страх. Вся мешанина эта — сочетанье Железа, серы, фосфора, воды — Природы наивысшее созданье. Се — человек. И все его труды. Его победы над бедой и болью, Его открытья и утраты все, Взрыв нежности и непреклонность воли, Земная жизнь в уродстве и красе. Волнистый трепет корок и подкорок, Сложнейших шифров глубина и высь. Но ты еще внимательней вглядись В себя. А что же дальше? Бедный Йорик! 1976 Перевод Я. Хелемского