Шрифт:
Потом, когда понадобилось расставлять вещи, он один ворочал и втаскивал на ступеньки и громоздкий комод, и старый дубовый стол, дар отца Зулеты, и массивную железную кровать. И если бы их домашний скарб был сделан не. из дерева, а из чугуна, и тогда Жунид справился бы без посторонней помощи. Зулета оживилась и весело хохотала, глядя, как он, перемазавшись свежей известкой, пыхтя, возит по полу все эти вещи и, отойдя назад, любуется потом делом своих рук. Было в нем что-то бодрое, заразительное, отчего и у Зулеты поднималось настроение.
Потом, когда они, наконец, закончили и Зулета, стоя перед зеркалом, снимала передник, Жунид подошел сзади и обнял ее.
— Ты у меня самая красивая,— заговорщически шепнул он.— Я тебя спрячу и никому не стану показывать, чтоб не украли...
— У тебя украдешь,— засмеялась она.— Ты же — сыщик. Ты все равно найдешь и запечатаешь в конверт, как вещественное доказательство...
Он не ответил, рассматривая ее в зеркале.
Зулета действительно была хорошенькой. Небольшого роста, хорошо сложена. К ней как нельзя более подходило то мужское определение некоторых женщин, которое выражается в двух словах: «с изюминкой». Ее нельзя было назвать полной, но никто бы и не сказал, что она худая. Круглые покатые плечи, ровный матовый цвет лица, крупный волан черных кос над чистым лбом и красивые темные глаза, полуприкрытые сейчас метелками густых ресниц. Изгиб розовых, слегка припухлых губ придавал ее личику чуть-чуть плутовское выражение. Не чувствовалось, правда, в нем глубокой мысли, освещающей обычно человеческий облик каким-то властным внутренним светом. Но ослепленному Жуниду и в голову не приходило искать у Зулеты изъяны.
Управившись, они пошли бродить по городу. Жунид захватил с собой давно припасенную бутылку коньяку и привел жену к Ивасьянам познакомить ее с семьей своего начальника. Потом они получили в распределителе паек Жуни-да и вернулись домой. Зулета развела огонь в печке и возилась с ужином, а он просматривал газеты, ловя себя на том, что по два раза перечитывает одни и те же строчки и поверх газеты следит за неторопливыми движениями жены.
Передовая «Правды» была посвящена весенней посевной кампании. Жунид не стал ее читать и пробежал международный обзор, задержавшись на заметке о недавней отставке Гинденбурга и приходе к власти главы национал-социалистской партии Гитлера, и оторвался от газеты.
— Не нравится мне то, что происходит в Германии,— сказал он.— От фашистов добра не жди.
— Я в политике не понимаю,— отозвалась Зулета.
— А зря,— благодушно заметил Жунид.— Без политики теперь и шагу не ступишь. Кстати, Зулета, я хотел бы вернуться к нашему разговору о твоей учебе. Все теперь учатся. Надо бы и тебе. Что такое сельская школа?.. Специальность тебе нужна...
— Зачем? Ты обязательно хочешь погнать меня на работу?..
Жуниду не хотелось омрачать вечера.
— Дело не в этом,— миролюбиво ответил он.— Просто человек должен иметь какое-то занятие... Я не хочу, чтобы ты скучала.
— Я подумаю,— заявила она, капризно поджав губы. Потом улыбнулась ему: — А если не хочешь, чтобы я скучала,— пойдем сегодня куда-нибудь...
Он взял местную газету, поискал на последней странице.
— Вот. Кажется, подходяще: «Донат Славинский. Психологические этюды. Демонстрация опытов по угадыванию мыслей, основанных на методе индукции. Только три дня! Поразительная способность человеческого мозга воспринимать недоступные для большинства виды информации! Только три дня!» — прочел он объявление, напечатанное жирным шрифтом: — Пойдем? Я слышал об этом Донате. Говорят, интересно.
— А где это?
— В клубе железнодорожников.
— В клубе? — недовольно протянула она.— Ну ладно. Пойдем,
Когда они ехали на трамвае в клуб, Жунид пытался отогнать назойливый червячок досады, вызванный разговором с женой. Не в первый раз заводил он речь об учебе, и всегда один результат. Зулета ничем не интересовалась, кроме нарядов и забот о своей внешности. Если Жунид в свободное время залпом глотал книжки, то ей стоило немалого труда прочитать перед сном страницу-другую. Да и то — романы. У него на них просто не хватало времени. В школе милиции, стремясь расширить свои знания по предмету, Шукаев читал по ночам речи известных русских юристов. Просиживая часами в публичке, одолел полностью судебные очерки и воспоминания Кони, заглядывал даже в сочинения древних ораторов, но, набив оскомину на величаво-плавном, выспренном стиле греков, бросил их. Уже в последний год своей жизни в Москве, он, преодолев антипатию к романам, взялся однажды вечером за Тургенева и только утром оторвал уставшие глаза от «Дворянского гнезда». Потом пошли Горький, Чехов и Гончаров, прозрачный, как музыка, Есенин и неистовый Маяковский. Это было для него как величайшее открытие А вот Зулета читать не хотела...
Утром Жунид проснулся с ощущением чего-то неотложного, что он должен сделать. У него вошло в привычку, ложась вечером спать, продумывать свой завтрашний день, и, просыпаясь на рассвете, он помнил все так же отчетливо, как если бы записал на бумаге
— Ах, да,— сказал он вслух.— Я должен быть на речном вокзале и ждать там Семена.
Он покосился на спящую рядом Зулету, испугавшись, не разбудил ли ее. Но она спала, чуть приоткрыв рот и улыбаясь во сне.
«Как ребенок»,— подумал Жунид и потихоньку, чтоб не толкнуть ее, поднялся с постели. Оделся и, напевая себе под нос старинную кабардинскую песенку, принялся растапливать печку.
Представление вчера было интересным. Подтянутый, стройный, в черном костюме, этот Донат проделывал чудеса. Чуть ли не читал мысли.
Все это, может быть, и не вспомнилось бы сегодня Жу-ниду, если бы не вчерашняя встреча. Неподалеку от них сидел Степан Степанович Ляпунов, старший оперуполномоченный областного отдела ОГПУ Жунид отлично знал этого спокойного умного человека и замечательного чекиста. Когда Шу-каев учился на первом курсе, Ляпунов уже кончал Высшую школу ОГПУ.