Шрифт:
Высоцкий мужественен не только по внешнему облику, но и по складу мысли и характеру. К счастью, в его песнях нет самоуверенных интонаций, он больше думает о жизни и ищет решения, чем утверждает что-либо, в чем до конца уверен. Но думает он, отбрасывая всякую возможность компромисса и душевной изворотливости. Думает так, как сегодня думают и ищут лучшие из его поколения. Безбоязненно, не стесняясь, он выносит к зрителю результат своих поисков, надеясь, что его поймут».
Нужно учесть, что статья была написана в начале 68-го года, когда Высоцкий не написал еще и третьей части своих песен и стихов, не спел еще самых лучших, не сыграл настоящих ролей в кино и Гамлета в театре. Это была первая публикация, где о Высоцком говорилось так подробно, да еще с фотографией!
Высоцкий прочел статью, находясь на съемках в Ленинграде, и сразу же позвонил в Москву Крымовой, чтобы поблагодарить. Очень своевременной была эта статья для него! В дальнейшем, внимательно наблюдая за творчеством Высоцкого на протяжении всей его жизни, Н.Крымова правдиво напишет о нем много умного и доброго. Она рано увидела в Высоцком то, что иные не смогли расслышать даже много позже. О Высоцком-актере изредка писали, а Высоцком-поэте — никто, кроме Крымовой. Она первой из театральных критиков распознала его не только как актера, а как поэта, но поэта, «насквозь пронизанного театром». А еще она назначила себя «пресс-атташе Высоцкого». Талантливый театральный критик, эталон строгого и независимого вкуса, она изыскивала любую щелочку в глухой цензурной стене, чтобы протиснуться со словом о Высоцком. Она не только писала сама, но, узнав, что кто-то намеревается написать о Высоцком, тут же предлагала помощь и поддержку. Наталья Анатольевна ушла из жизни в январе 2003 года, и ее последней статьей была статья о Высоцком.
25 января — последний съемочный день «Интервенции».
Г.Полока: «Мы тогда отмечали его тридцатилетие. Прямо в павильоне. Фотографии шуточные: он озорничал, изображая то кокетливого идиота-именинника, то человека, который первый раз увидел фотоаппарат. Он был полон надежд...»
А после торжества он «развязал». Закончился более чем двухлетний период воздержания.
28 января спектакль «Павшие и живые». Высоцкий играет Чаплина и Гитлера. Выходит на сцену в костюме Чаплина, но совсем не чаплинской походкой... Правильно говорит текст, но потом стал повторяться — трижды бормотал одно и то же. Зрители недоумевали, но слушали внимательно, мало ли что... У Любимова еще не такое бывает! Сцена с Гитлером была скомкана вовсе...
Вспоминает А. Меньшиков: «До этого я никогда не видел Высоцкого в таком состоянии, но тут догадался. Побежал за кулисы. Высоцкий уже исчез. Помню, плакала Зина Славина... Золотухин так переживал, что на сцене не допел до конца свою песню. В общем, для всех это было шоком! Я уже довольно давно работаю актером и знаю, что когда на сцене выпивший актер, то за кулисами это подчас воспринимается как цирк. Все почему-то веселятся, комментируют. А здесь все были в отчаянии».
То ли Высоцкий сам придумал, то ли со стороны ему кто-то внушил, что он последнее время (то есть в результате «завязки») переродился, стал хуже играть и писать. И вот срыв...
Ложиться в больницу боялся — еще свежими были впечатления от прошлой «психушки». Однако в начале февраля пришлось лечь в санаторное отделение все той же Московской психиатрической больницы № 8 им. Соловьева, в которой лежал в ноябре — декабре 65-го года. Лечащий врач — вновь Алла Машенджинова: «Единственным препятствием попасть к нам было нахождение в состоянии алкогольного опьянения. Все-таки у нас санаторное пограничное отделение. Трезвость была условием. Мы принимали больных, которые не пили как минимум недею, то есть желание вылечиться должно быть у них вполне осознанным».
Высоцкий поступил в больницу трезвым, немного подавленным, но с каждым днем лечения его настроение становилось все лучше.
— Ему не давало покоя чувство стыда перед близкими, перед своими товарищами по цеху, перед Любимовым, — вспоминает доктор. — Он волновался, что сорвал спектакль, что у него опять неприятности. После лечения, когда он приходил в себя, это все проходило.
В некоторых спектаклях делались замены, а на другие его привозили из больницы. В такие моменты очень необходима поддержка друзей. И выяснилось, что в театре друзей не было. «Друзья» были заняты своей карьерой и семьей. В.Золотухин сказал при одной из замен: «Из всего этого мне одно противно, что из-за него я должен играть с больной ногой». А при другой замене поставил условие — 100 рублей за ввод.
Находясь в тяжелейшем состоянии, Высоцкий продолжает заниматься творчеством. Он пишет прозу — повесть «Жизнь без сна». Это был своеобразный монолог пациента психиатрической клиники. Мрачно шутя, он назвал повесть — «репортаж из сумасшедшего дома». Дал прочесть Золотухину. Но тот, влюбленный в себя и свое собственное писание, не мог дать правдивой оценки...
Первоначальное название автор позже сменил на другое — «Дельфины и психи». Это и почти все поздние прозаические произведения Высоцкого автобиографичны. В сущности, это была попытка написать современные «Записки сумасшедшего», с той же гоголевской гуманистической задачей. Как и Н.Гоголь, Высоцкий в своей повести дает понять, как тонка и трудноуловима грань между «нормой» и сумасшествием: не принимаем ли мы порой за «ненормального» того, кто как раз мыслит здраво?
Еще до лечения Высоцкий знакомится с драматургом А.Штейном, который в это время заканчивал писать пьесу-комедию о моряках Заполярья для Московского театра сатиры. В окончательном варианте пьеса называлась «Последний парад». Штейн предложил Высоцкому написать песни для спектакля, и несколько песен («Песня Геращенко», «Утренняя гимнастика», «Песня Снежина», «Песня Понедельника») были написаны в течение месяца. Ставил пьесу главный режиссер Театра сатиры В.Плучек.
В.Высоцкий: «"Последний парад" — это комедия, главную роль там играет Анатолий Папанов, которого я очень люблю. Он сначала все пытался мне подражать, все время звал меня в театр — чтобы я учил его как петь. Папанов нарочно срывал голос, пытался хрипеть, как я, делать такие же интонации... Но потом смотрю, из этого ничего не выйдет, — и мы бросили эту затею. И, по-моему, это смешно —учить Папанова, как сделать, чтобы песня была смешная. Он сам кого хочешь научит. Я ему сказал: "Знаете что, Толя, я писал это для вас, так что вы пойте так, как вы хотите, а я — давайте договоримся так — присутствую условно". Что он и сделал — и это было достойно и интересно».