Шрифт:
Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что в нашем современном обществе можно обнаружить два политических фланга. С одной стороны, это безответственные крикуны, которые отрицают все и вся, им наплевать на наше прошлое, на то, что сделала и делает партия; они требуют «свободы», хотя вряд ли знают, что делать с этой «свободой». С другой стороны, есть еще много людей, которые тяготеют к порядкам и нравам времен «культа личности»; они не понимают, что советское общество давно переросло узкий горизонт их мышления и что нельзя решать социальные проблемы, делая вид, что их не существует. Поэтому тот характер, который ныне приняла критика Театра на Таганке, свидетельствует о живучести и активности тех, кто пытается вернуть советских людей к старым порядкам.
В конце концов, меня можно снять с работы. Можно даже закрыть Театр на Таганке. Дело не в личной судьбе одного или группы артистов. Здесь встают более общие вопросы. Кому это выгодно? Какие проблемы это решит? Это, разумеется, не эстетические, а политические проблемы. Беседы, которые состоялись у меня с некоторыми ответственными товарищами, оставили тревожное, гнетущее чувство. Мне приписывают совсем не то, что я думаю и к чему стремлюсь.
Поэтому я обращаюсь к вам — Генеральному секретарю ЦК нашей партии.
Я был бы вам очень признателен, если бы вы могли принять меня.
Заранее признателен за ответ.
Искренне ваш Ю. Любимов».
Письмо, конечно, получилось полным демагогии (советники Брежнева Л.Делюсин и А.Бовин отлично владели стилем составления подобных документов), но этого требовало время и адресат. Его передал Л.Брежневу референт Генсека ЦК КПСС Е.Самотейкин. Брежнев не принял Любимова. Но великодушно даровал театру жизнь. Состоялось заседание райкома, на котором принято решение вычеркнуть из решения прошлого заседания бюро пункт о снятии Любимова.
Через много лет Ю.Любимов вспоминал: «За «клеветнический» спектакль меня сняли с работы и исключили из партии. И тогда я написал письмо Брежневу. И он смилостивился, сказал: пускай работает. Недели через две меня вновь приняли в партию: ну, Юрий Петрович, ну, погорячились, вы уж извините...»
Есть еще одна версия того, почему театр не закрыли...
Дочь Брежнева — Галина — очень любила богемный образ времяпрепровождения, была благодарным зрителем, и ей нравилось практически все. Особенно цирк, «Таганка»... и песни Высоцкого.
Г.Полока: «Я вспоминаю вечер, который устроила Галя Брежнева, — чтобы в первый раз услышать Высоцкого. Был очень строгий отбор приглашенных. Был Олег Ефремов, был художник Борис Диодоров, с которым Володя тогда дружил, была Люся Гурченко, был Жора Юматов, — это были люди из разных компаний, но они были единодушны в восприятии того, что происходило. Галя сразу налила себе фужер, но этот фужер простоял целый вечер. Понимаете? Она слушала, боясь шевельнуться».
Рассказывает общая знакомая Галины Леонидовны и Высоцкого Наталия Федотова: «Как-то мне позвонил Высоцкий и сказал, что закрывают их театр. Вечером за ужином при Леониде Ильиче я рассказала об этом Гале. Она ахнула. А Леонид Ильич прямо из-за стола пошел звонить Суслову: «Михаил Андреевич, что у вас там за безобразие с театром?» И театр остался! Но, впрочем, мы с Галей к этому причастны лишь косвенно. Брежнев знал, кто такой Высоцкий. И как любит народ его песни».
По свидетельству многих театральных деятелей страны, ни один режиссер, кроме Любимова, не поднялся бы после такого удара, после расправы над «Живым» в 68-м году! Но театр выжил, Любимов спас «Таганку». Если бы судьба не воспитала в нем борца, вряд ли художник оказался долгожителем.
Высоцкий пишет песню «Еще не вечер». Песня предназначена для фильма «Мой папа — капитан», но полностью соответствует этим событиям:
Четыре года рыскал в море наш корсар,
В боях и штормах не поблекло наше знамя,
Мы научились штопать паруса
И затыкать пробоины телами.
За нами гонится эскадра по пятам.
На море штиль — и не избегнуть встречи!
Но нам сказал спокойно капитан:
«Еще не вечер, еще не вечер!»
................................
Но нет, им не послать его на дно —
Поможет океан, взвалив на плечи,
Ведь океан-то с нами заодно.
И прав был капитан: еще не вечер!
Последним выпадом против театра в этом году станет статья в «Комсомольской правде» — «Театр без актера?». В статье артисты театра представлены как стадо, погоняемое талантливым пастухом... В этом виноват и сам Любимов. Его слова «Артисты не дотягивают до режиссера...» были известны всей театральной Москве.
Это время было тяжелым не только для «Таганки». Был снят с репертуара спектакль «Три сестры» А.П.Чехова в постановке А.Эфроса в Театре на Малой Бронной, не допущены к репетициям пьеса А.Солженицына «Олень и шалашовка» и «Дракон» Е.Шварца в «Современнике», убрали «Доходное место» А.Островского в постановке М.Захарова в Театре сатиры и «Банкет» А.Арканова. Там же не был принят спектакль «Теркин на том свете». Репрессиям была подвергнута вся культура...
В мае 68-го года на Киевской киностудии им. Довженко началась работа над кинофильмом «Карантин» по сценарию Ю.Щербака. Режиссер фильма Суламифь Цыбульник заказывает Высоцкому песню для фильма. Сюжет полностью соответствовал характеру и жизненным установкам Высоцкого, и он согласился написать песню, а может, и варианты на выбор. Фильм должен был рассказать о том, что группа врачей научно-исследовательской лаборатории заразились вирусом опасной инфекции. Здесь была попытка исследовать характеры людей, смоделировать их поведение в экстремальной ситуации