Клеть была завалена вещами: мешками с шерстью, с гусиным пухом, бабьи холсты, взятые под залог, овчины, кожа. Прикинув на глазок, он на расстоянии мысленно убедился в сохранности всего. Во дворе в это время раздавался стук топора. На слух Егор определил, что дрова сноха колет неправильно, покачал головой. Вышел, отобрал у ней колун и с маху, одним ударом, раздробил корявый и суковатый комель [55] березы, над которым Марья билась долго.

— Вот как надо, сношка.

Наедине свекор всегда пытался ласкать ее, и Марья в испуге вся сжималась. Вот и теперь он поиграл тяжелым колуном, пощекотал ее за подбородок и ушел в конюшник.

— Промерзает вода в колодах, сношка, — сказал он, возвратясь. — Надо их чистить чаще. Скотина весела, когда чисто все кругом. Попробуй, напои коня из грязной посуды!

Сам вычистил колоды и откидал навоз. Марья и работник Яшка стояли молча.

— В лес за дровами ездили? — спросил Канашев.

— Чуть свет. Дрова за баню свалили, — ответил Яшка.

— Кобыла ожеребилась?

— Только что. Хороший сосунок.

Канашев с удовольствием заглянул и стойло. Жеребенок был смешной и жалкий. На длинных ногах, уже обсохший, тыкался мордой в пах кобыле. Егор погладил его любовно по крупу. Осмотрел со всех сторон кобылу и клочком сена провел по ее бокам, хотя кобыла была чистая.

— Свинья не опоросилась? — снова спросил Канашев.

— К вечеру ждем.

— Подстилку смените.

Полюбовался на свинью. Белая йоркширская свинья лежала на боку, с огромным животом и набухшими красными сосками, блаженно дышала. Егор вынул из кармана кусок булки и дал ей.

— Канители много, а мясо их час от часу дешевеет. Каждый норовит теперь свинью завести. Скоро от скотины некуда будет деваться. Картошку перебрали?

— Не всю. Картошка без изъяна, как сейчас из поля.

— Смотри у меня. Одна негодная картошина весь запас заразит. Заканчивайте скорее. Время подошло как раз ее продать, всего выгоднее... Приходится самому все обмозговывать. Проверяй, бегай, стереги, досматривай. Ни совета, ни помощи ниоткуда. Помощники мои — липовые, — ворчал он, прибирая двор. — Ни сна, ни покою. Тружусь, как вол, а званье мне одно — буржуй недорезанный... Дорезать бы хотелось, да, вишь ты, это не в прок... Одумались. А если наверху позволят, так, кажись, как волки на овцу, сегодня же бы набросились и разорвали... Запрягай в дровни! Что стоишь, как статуй? На мельницу пора...

Мельница тарахтела, тряслась вся. Вода, стремительно бегущая по широкому желобу, с ревом и брызгами падала на колеса. Колеса и поставы [56] очень громко стучали, и в мельнице было шумно. Одни из помольцев находились в мельнице, другие — на дворе, третьи — в теплушке. Мучная пыль окутывала все нутро мельницы серым туманом. Грязный фонарь тускло освещал предметы. На мешках в углу лежали и сидели бабы, ждущие очереди на помол своего зерна. Они сидели здесь третий день, переговорили все о своих нуждах и теперь от скуки всякая припоминала что-нибудь такое, чем можно позабавиться: тайные грехи подруг, «секретные» истории.

— А я слышала, — говорила девка, подпоясанная солдатским ремнем и в шапке-ушанке, — Семенова жена, чужестранка, пошла доить корову, а села под быка...

Раздался общий хохот. Все старались рассказать какие-нибудь небылицы про Семенову жену, которые в изобилии сочинялись на селе.

— В штанах ходит, в штанах спит.

Бабы гоготали во всю мочь, смех перекатывался через стены мельницы и достигал теплушки. В теплушке сидели и курили мужики.

— Ишь как их разбирает, сплетниц, туда их в качель, — говорили мужики.

— Теперь Семенова жена с учительницей девок на свой манер образуют. Парунька уже записалась в их организацию, — продолжала та же девка свой рассказ. — Теперь она — общественная.

И от оглушительного смеха задрожали стены.

— А как же ей быть, коли замуж она выйдет? — спросила тихо сидящая девка в самом углу. Она была всех моложе и разговоры эти слушала с трепетом.

— Наши девки умеют вылезать сухими из воды, — сказала Устя Квашенкина. — У каждой, которая до замужества вволю нагулялась с парнями, если выйдет замуж — давно запасен ответ.

— Наташку жалко, — сказала старуха. Богатая девка как-нибудь выкрутится, а этой хоть в прорубь головой... Сирота... Беднота... Сухота... Всяк такую только на смех подымает...

— Наташка день ото дня пухнет, — сказала тоже с сожалением девка в шапке-ушанке. — И до сей поры не вспомнит, кто будет отец ее ребенку-то.

Ванька пристально поглядел в окошечко и сказал:

— А ну, бабы, с мешков долой. Сам едет!..

Все сразу стихли. Повскакали с мешков и отряхнулись. Ванька засуетился, стал засыпать в бункер зерно, притворяясь уж очень занятым.