Чибисов вышел в коридор. Вагон еще спал. Окна были по-весеннему промыто-ясные, без морозных выпуклых кружев.

На опушках и полянах утопали в сугробах стога, сметанные вокруг шестов. Стога были совсем белые, толсто облепленные снегом. Кое-где торчали одни шесты, сено уже забрали. Кругом вспухал такой непролазный снежище, что Чибисов не мог понять, как это лошади пробирались к сену.

Вьюги завалили даже ели. Из снега едва пробиваются темные лапы, густо увешанные желтыми шишками.

Мелькнула пустынная деревенька. Из труб поднимался голубой лесок дымков. Всю деревеньку так занесло, что и она была совсем белая, будто сотворенная из снега удивительной чистоты. Как тут люди могли ходить? Ни дороги, ни тропинки.

Должно быть, ночью все замело.

В купе послышался любопытствующий голос Галины Семеновны и отчужденный — незнакомки. И черт знает, как получилось, что его ручищи вывернули из гнезд металлический прут с занавеской.

Из купе вышла Галина Семеновна с полотенцем и с розовой мыльницей.

— Рано же вы, сосед, поднялись грешить, — сказала она.

— Отлежал все бока, — буркнул Чибисов, вставляя прут в гнезда.

Галина Семеновна ушла. Чибисов напрягся, прислушиваясь к шороху в купе: дверь была открыта, он стоял к ней спиной. Внезапно, рядом у окна, возникла незнакомка.

— Доброе утро, — поприветствовал он.

— Здравствуйте. — Она опять бросила на него удивленный и тревожный взгляд.

Смуглое лицо, непроглядно темные глаза, черные волосы, черная блузка, черные брючки. Пожалуй, ей уже за тридцать.

И почудилось в ней Чибисову странное противоречие: гордое лицо и детски-трогательные кольчики волос, суровый, хмурый взгляд и девичье-легкие, с ласковым изгибом брови, властные губы с горькими складками в уголках и совсем беспомощные, маленькие руки. Как будто из прежней — слабой, нежной девушки — пробивалась сильная женщина, но еще не пробилась совсем, не заслонила прежнюю, а лишь новые черты смешались со старыми.

«Темная, как ночь, — подумалось Чибисову. — Ноченька! Откуда ты? И кто ты? Куда едешь?» Чибисов, забывшись, открыто смотрел на соседку, а та делала вид, что не замечает этого.

Появилась, Галина Семеновна, раскрасневшаяся, с мокрыми прядями после умывания.

— Давайте-ка похлебаем чайку, — предложила она.

Трое сидели за одним столиком. Галина Семеновна радушно угощала спутников маслом, колбасой, охотно рассказывала о своем житье-бытье в Омске. Чибисов слушал ее, а сам чувствовал только Ноченьку, глядел на Галину Семеновну, а сам видел только новую соседку.

— Как именовать-то вас? — спросила ее Галина Семеновна.

— Зовите Лизой.

Ее движения были, нервные, порывистые. То она будто к чему-то прислушивалась, то будто что-то вспоминала. От нее исходила смутная тревога. Чибисов ясно чувствовал эту тревогу.

Наверняка что-то стряслось в ее жизни. Она смотрела на Галину Семеновну, полуприкрыв ресницами глаза. Но Чибисов был уверен, что Лиза не видит и не слышит ее, а вся обращена к нему.

Он взял пачку печенья, но так неловко распечатал ее, что печенье посыпалось на пол.

— Ну, что ты будешь делать, — проворчал он, смущенно разводя руками.

— Вы всегда такой? — засмеялась Галина Семеновна. — За вами нужен глаз да глаз! Супруга, наверное, вас поругивает?

Лиза взглянула на него с каким-то непонятным смятением. А Чибисов, обескураженный своей неловкостью, собрал с полу рассыпанное печенье и так выпрямился, что грохнулся головой о полку. Галина Семеновна, заливаясь смехом, только рукой махнула: дескать, вот увалень-то!

Чувствуя себя нелепым; смешным, Чибисов выбрался в коридор. В окне перед ним что-то мелькало, проносилось, но он смотрел как бы назад и видел, как разомлевшая Галина Семеновна сняла туфли, легла, прикрыв ноги шалью, раскрыла книгу. «Она определенно все это должна проделать. Сейчас, конечно, захрапит, — подумал Чибисов. — Таких любая книга вгоняет в сон…»

Там, в купе, зашуршала газета, звякнул стакан. «Лиза прибирает на столе». Затарахтели спички. «Сейчас подойдет к окну. Будет курить». И тут же увидел ее у соседнего окошка — над ее головой заклубился синий дымок сигареты.

Так они стояли долго, и непонятная, беспокойно-счастливая сила влекла его к соседнему окну. Все ленивое, зажиревшее и благодушное, что наполняло его, — все полетело вверх тормашками.

От этой женщины веяло нервным напряжением. И это ощущение тревоги все сгущалось и захватывало Чибисова. Так и чудилось: должно что-то случиться.