„Жестокой и прекрасной книгой“ назвал „Карьеру Ругонов“ Гюстав Флобер. „Я и сейчас еще под впечатлением ее, — писал он Эмилю Золя 1 декабря 1871 года. — У вас замечательный талант, и вы молодец“. Флобер не согласился лишь с тем, что роману предпослано предисловие: „Вы открываете в нем свою тайну, это слишком наивно; и высказываете свое мнение, вещь, которую, с точки зрения моей (лично моей) поэтики, романист не имеет права делать“ [109] . В этом возражении Флобера слышится отголосок теории „объективного“, „безличного“ искусства, которую он развивал еще в переписке 50-х годов, полемически заостряя свою мысль до утверждения, что художественное описание фактов, событий, личностей исключает тенденцию (как часто автор „Госпожи Бовари“, „Саламбо“ и „Воспитания чувств“ в своей художественной практике отступал от этого требования). Но у Золя тенденция, в строгом и точном смысле, присутствует не только в предисловии. „Свое мнение“ звучит на многих страницах „Карьеры Ругонов“, и чем яснее оно высказано писателем, тем выше художественное значение этих страниц. „Сильно! Очень сильно!“—восклицал в цитируемом письме Флобер, отрицая тенденцию, как видно, только в. ее прямом декларативном выражении — в предисловии и приняв ее, собственно, в романе Золя, где она выступает в образной форме.

В „Памфлете о памфлете“ Поля-Луи Курье — одном из первых манифестов французского реализма — есть интересное замечание: в зависимости от объема произведения яд памфлета может быть более или менее разбавлен, или, напротив, смертелен. „Так, зернышко уксуснокислого морфина теряется и не чувствуется, будучи разведенным в чане воды, в чашке оно вызовет рвоту, а в чайной ложечке оно убивает; таков и памфлет“ [110] .

Разная степень концентрации сатирического материала наблюдается в „Карьере Ругонов“: он может быть рассредоточен, и тогда перед нами страницы из реалистического семейно-бытового романа, в котором отведено место и „естественный истории“ рода. Но в ряде глав, посвященных социальной истории семьи, огромная концентрация обличительного материала потребовала художественных средств памфлета, которыми с таким блеском воспользовался в этом романе Эмиль Золя. ·

„Карьера Ругонов“—мощное произведение, в котором заложены семена всех других романов Золя» [111] , — писал Мопассан. Действительно, в самом общем виде, уже в «Карьере Ругонов» намечена экспозиция ближайших к ней романов: «Добыча», «Завоевание Плассана», «Чрево Парижа», «Его превосходительство Эжен Ругон». Нити от нее тянутся к «Разгрому», довершившему картину «эпохи безумия и позора». Но в «Карьере Ругонов» показаны, говоря словами Франца Меринга, и «начатки нового мира», «в недрах старого общества» увидена «вновь зарождающаяся жизнь» [112] , вступающая в конфликт со старыми социальными формами.

Газета «Сьекль», печатавшая роман «Завоевание Плассана» в период с 24 февраля по 25 апреля 1874 года, следующим образом объявила о начале его публикации: «Книга интересна откровенным рассказом о силе и размере клерикального влияния в стране, глубоким анализом характеров; в ней ярко проявился смелый, мужественный и очень современный талант господина Золя». Через месяц вышло отдельное издание романа, незамеченное критикой.

Флобер писал Тургеневу: «За исключением вас и меня никто не говорил с ним (Золя) о „Завоевании Плассана“, не было ни одного отзыва — ни за, ни против, Тяжелые времена настали для Муз… Как ни далеки мы с вами от политики, это Не мешает нам страдать от отвращения, хотя бы чисто физического» [113] . Он очень точно назвал причину враждебного молчания критики.

Роман «Завоевание Плассана» тесно связан с публицистической деятельностью Эмиля Золя начала 70-х годов.

Регулярно выступая на страницах газеты республиканской оппозиции «Ла Клош», где он вел парламентскую хронику «Версальские письма» и печатал статьи и очерки под общим названием «Парижские письма», Золя сражался с клерикалами, монархистами всех оттенков и правыми республиканцами, расчищавшими путь монархистам. В 1873 году наблюдается наибольшее оживление монархистских и клерикальных кругов Франции. В мае этого года на пост президента Третьей республики избран маршал Мак-Магон, не скрывавший своего намерения добиться реставрации монархии [114] . Премьер-министром стал лидер монархистов герцог де Брольи. Различные духовные конгрегации и иезуитские общины, число которых в эту пору резко возросло, выступали с агрессивной католической пропагандой. Само существование Республики находилось под угрозой. В начале 70-х годов тема церкви как орудия политической борьбы, орудия реакции приобрела острый актуальный смысл.

Уже в первоначальном плане серии «Ругон-Маккары» упомянута была книга о священниках. В 1869 году Золя изложил для издателя Лакруа замысел романа «Проступок аббата Муре». В конце 1872 года в третьем перечне серии намечены два романа о духовенстве, и наряду с «Проступком аббата Муре» впервые появилось название нового романа — «Завоевание Плассана». Затем изменилось место его в составе серии: вместо семнадцатого он стал четвертым. Социально-политическая проблематика «Завоевания Плассана», действие в котором отнесено к концу 50-х годов, придала и в 1874 году злободневное, в лучшем смысле слова, звучание роману, сохранившему и некоторые из намеченных ранее психологических и физиологических аспектов.

Флобер передавал свои впечатления в письме к автору: «Я прочитал „Завоевание Плассана“, прочитал залпом, как проглатывают рюмку дорогого вина, затем подумал над книгой…» Он упоминает детали, образы, сцены; его поразил общий тон книги: «Свирепая страстность под добродушной внешностью. Сильно, старина, очень сильно, сочно и полно здоровья».

Но, может быть, наибольший интерес представляет следующее место письма: «Я боялся, как бы после „Чрева Парижа“ вы не углубились в систему, в одностороннее. Однако этого не случилось… И ваша последняя книга здорово сделана» [115] . Опасения, высказанные Флобером, имели основания. То, что он обозначает словом «система», можно наблюдать не только в «Чреве Парижа», но и двумя годами ранее, в «Добыче», где так ярко прозвучал «мотив золота и плоти, этот мотив струящихся миллионов и все нарастающего шума оргий». Мог ли я обойти «этот взрыв распутства, озаряющий Вторую империю подозрительным светом непотребного места?» — спрашивал Золя [116] .