«По правде говоря, он не торопился». В полупустой комнате, где даже «с потолка веяло ледяным спокойствием», а в холодном камине не видно было и следа золы, аббат жил, «как солдат на бивуаке», обдумывая план завоевания и подготавливая момент, когда двери как бы «сами распахнутся перед ним». «Только не помогайте мне, это будет лишь помехой», — сказал он Фелисите Ругон вначале. И хотя в дальнейшем усилия их сольются, первые шаги в Плассане Фожа сделал сам. «Благодаря усилиям воли» он скрывал свою суровость, выглядел «податливым, как воск», приобрел респектабельный вид в то время, как про себя «думал только об одном — о жестокой драке на кулаках, с засученными рукавами и без всяких нарядов». Недаром, когда в салоне Фелисите аббат Фожа встретился с легитимистом— аббатом Фенилем, священники «впились глазами друг в друга с видом противников, готовых сразиться не на жизнь, а на смерть».

Среди записей доктора Паскаля, ведущего историю рода, — записей взволнованных, в которых звучат интонации и гнева, и нежности, и жалости, и отвращения, повесть жизни Марты Муре звучит особенно драматично. Скрестились две ветви семейства — законная и внебрачная: Марта Ругон вышла замуж за своего двоюродного брата Франсуа Муре, сына Урсулы Маккар. «Это был мирный, постепенно разрушавшийся брак, который привел к ужасным несчастьям кроткую, печальную женщину; она была захвачена, порабощена и раздавлена громадной машиной войны, предназначенной для завоевания города: трое детей были словно вырваны у нее силой, а она сама, совершенно беззащитная, очутилась в грубых руках аббата Фожа. Она умирала при зареве пожара, когда Ругоны вторично спасали Плассан…» [123] .

Как видно из этой записи, судьба Марты поставлена в прямую связь с главной темой романа. Предоставив в «Завоевании Плассана» роль протагониста человеку, не принадлежащему к семье Ругонов и Маккаров, Золя как бы разомкнул границы серии. Но движение сюжета и безусловно финал зависят от Марты в степени не меньшей, чем от аббата Фожа. Автор вывел ее образ за пределы узкосемейного плана произведения. Личная драма Марты оказалась заключена в рамки политического романа и в сильнейшей степени обусловлена развитием социальной темы.

Определенный тип психики, очень точно для этой героини найденный, с великолепным реалистическим искусством раскрыт Эмилем Золя изнутри. Психологически подготовлены перемены в жизни Марты, созданы обстоятельства, изменившие среду, направившие развитие ее образа по новому пути, сделавшие совсем неприметную женщину героиней романа о завоевании Плассана.

Вся несложная история мещанского семейства прошла перед аббатом в зимние вечера, пока Муре играл в пикет со старухой Фожа, сдававшей карты «с силой и регулярностью машины». Никогда прямо не расспрашивая Марту, он постепенно проник в мельчайшие подробности ее прошлой и нынешней жизни. «Мы оба похожи на нашу бабушку», — рассказывала Марта о себе и муже. Поразительное внешнее сходство кровных родственников было одной из причин их брака: старшие считали, что Франсуа и Марта созданы друг для друга. Но «по душевному складу мы были совсем разные, — припоминала она. — Когда я была маленькая, я то и дело слышала: „вылитая тетя Дида“. И так же, как у Аделаиды Фук, у внучки ее Марты Ругон „было неладно с головой“. Все же с годами она стала „совсем уравновешенной“, образовалось и внутреннее сходство ее с Муре, который от своего отца унаследовал солидность и рассудительность, „характеры наши сравнялись“. В Марселе, где Муре пятнадцать лет занимался торговлей, а Марта среди бидонов с маслом и мешков с миндалем изо дня в день стояла за конторкой с пером, заложенным за ухо, она была довольна, спокойна, покорна. Может быть, слишком покорна, слишком безвольна, находила Фелисите. Вряд ли подчинение, такое полное, было обусловлено признанием превосходства Муре. Позднее, когда эта пассивная, апатичная женщина, казалось, совсем не тяготящаяся бедностью своей внутренней жизни, преступила черту, ограждавшую ее замкнутый маленький мир, и стало очевидно, что нельзя ни предотвратить, ни приостановить разрушение дома, Муре очень точно сказал о ее многолетней покорности: если она повиновалась даже взгляду и „все делала, как я хотел“, это объяснялось лишь тем, что „ей было совершенно безразлично поступать так, а не иначе“.

Золя сумел рассмотреть в медленном, очень медленном процессе „кристаллизации чувств“ героини момент готовящегося перелома. Состояние привычного полусна скрывало неосознанное внутреннее смятение и жажду жизни. Неудовлетворенность своим существованием, очень глубоко таящаяся, назревала в ней с такой силой, что сделала естественным и необходимым включение Марты в главный драматический конфликт „Завоевания Плассана“, не ограничивая ее роли семейным планом романа.

Аббат Фожа слышал бессознательный оттенок горечи каждый раз, когда Марта говорила о себе. „Слов нет, она была счастлива, как сама утверждала; но в этой впечатлительной натуре, умиротворенной с приближением сорокалетнего возраста, ему чудились следы еще не утихших бурь“. Фожа представлял себе эту скрытую драму — „спор двух различных темпераментов“, который все время обострялся „неистребимой враждой близкой и вечно бунтующей крови — ферментом их кровосмесительного союза“. Но, проницательный психолог, он понимал, что вследствие размеренного, „правильного образа жизни“ и под влиянием повседневных забот вражда неизбежно должна была сглаживаться, пока „в конце концов обе эти натуры замкнулись в мирном прозябании тихого квартала маленького городка, ограничив свои мечты скромным благосостоянием“, уже достигнутым. Однако скрытый, внешне не выраженный, только намеченный конфликт угадывался в Марте. Аббат Фожа „уловил какую-то странную растерянность в этом столь мирном с виду доме“.

Представляют очень большой интерес размышления Салтыкова-Щедрина о внутренней коллизии образа как условии обычного и естественного развития драмы. „Внутренняя тайная борьба, предшествующая борьбе явной…. это просто законная потребность человеческого духа, в силу которой человек прежде всего ищет ориентироваться и уяснить свое положение. Затем уже следует переход борьбы из тайной в явную“ [124] . То, что Щедрин называл внутренней коллизией, несомненно присутствует в образе Марты. В описательном повествовании отчетливо видится внутреннее драматическое действие, когда Марта как бы заново просматривает свою жизнь, а позднее придет и к нерадостным итогам. Это таит в себе вероятность перемен столь значительных, что частный самостоятельный конфликт, назревающий на периферии центральной темы, вольется затем в главное русло художественной идеи романа. Сложными стимулами вызванное религиозное обращение Марты стало важным компонентом крупного социального плана в романе „Завоевание Плассана“.

Внеся в сюжет момент катастрофичности в смысле перелома обстоятельств, меняющих ход жизни, направляющих по-новому судьбу и Марты и Муре, автор тем не менее не дает повода рассматривать их драму только как следствие стечения обстоятельств (появление Фожа). Эта драма — в значительной степени результат коллизии индивидуальных характеров, обостренной гибельными для них обстоятельствами. Ведь Марта, защищая мужа от городских сплетен, вкладывала в свои слова „особую горячность, словно ей приходилось защищать его также и от других обвинений, исходящих от нее самой“. Она убеждала себя: „Что мне делать там, вне дома?“; овладевавший ею временами страх перед неизвестностью, тревожное ожидание какой-то беды, „неверие в свои силы“ заставляли ее искать прибежище в маленькой столовой, где она постоянно сидела за шитьем, и в саду с высокими буксусами. Страхи проходили. И аббат снова видел перед собой „холодную мещанку с бесстрастным лицом и невыразительным взглядом, распространявшую по дому запах свежевыстиранного белья и скромного букета, собранного в уголке сада“. Очень глубоко, чуть ли не в подсознании скрывалась в ней неприязнь к Муре „за тот покой, которым он ее окружил, и за то благополучие, которое, по ее словам, делало ее такой счастливой“.

В экспозиции характера Марты биологические проблемы заняли именно то место, которое следует по логике данного образа. Но психологическую точность, завершенность придают экспозиции наблюдения, сделанные в более широкой сфере. „Мне нахватало какого-нибудь умственного занятия, но я так и не нашла его… Да и к чему?“—говорила Марта. Томительная неподвижность существования, пустота ее приглушенной жизни, не заполненной до конца семейными заботами; ее неосознанная неудовлетворенность; искусственность ее покоя — все это создавало предпосылки для развития драмы и во многом обусловило трагический финал.