Шрифт:
– Па, ты не ответил, – посмотрел сынок на отца. – И Наташка все врет. Чего тогда Макарка говорит: «Мы тоже не лаптем щи хлебаем?..»
– Макарка… какой Макарка?.. – не мог отец взять в толк простую детскую нескладуху.
Наташа прыснула от смеха, объяснила:
– Мы про детство Макарки читаем. Сам же и покупал… или подарил тебе кто?..
Вот теперь он вспомнил: это тот самый крестьянский бес!
В самый разгар думской смуты он сбежал в коридор, чтобы отдышаться от криков – и наскочил на мужичка-крепыша, в косоворотке и смазных сапогах. Положим, косоворотки и среди крестьянских депутатов-трудовиков встречались. Но эта была незнакома. И держала под одним рукавом лист бумаги, а под другим книгу.
– Ваше сиятельство, с Волоколамского уезда. С благодарностью от всех крестьян и с моим личным подарком. Не откажите принять.
Передав с поклоном все это, мужичок отступил на несколько шагов, поскольку сбежавшего из зала премьера и здесь обступили краснобаи, и след его простыл. Книгу и листок – конечно, жалобы! – он сунул в свой деловой портфель, в котором опять громыхнул броневой лист… и до времени, как всегда, забыл. Много там всего ждало своей очереди. Где-то неделю спустя попалась на глаза эта книга. С надписью: «Его Высокопревосходительству Петру Аркадьевичу Столыпину от крестьянского смутьяна Семенова…»
Книга-то была с предисловием Льва Николаевича!
А листок хоть и имел название «Петиция», но походил больше на восторженную благодарность: «За свободу всякому крестьянину выходить из надоевшей общины и вольно заниматься сельским трудом. Только помогите нам укрепиться…»
Вот какие крестьяне пошли!
Столыпин странным образом стеснялся этого подарка и никогда не потрясал им в жарких думских дебатах. К тому были свои причины…
XI
Он навел, конечно, справки об этом крестьянине, и оказалось, что судьба его теснейшим образом связана с Ясной Поляной да и лично с графом Толстым. Оказывается, он самым рьяным образом помогал заболевшему чувством вины графу в голодные годы. Сколько он под рукой сердобольного графа накормил голодарей – Бог весть, но полицейские «дела» исправно отмечали его «подвиги»; дважды сидел в Бутырках и на Таганке, а за прошлую революцию и к ссылке в Олонецкую губернию был приговорен. Но за ним стоял великий граф, а этот граф и царю мог высказать все, что угодно, не говоря уже о сыне своего армейского друга Аркаши Столыпина.
Это уже при нем, Столыпине-младшем, последнее деяние вершилось: ссылка в Олонецкие болотные края была заменена «политической высылкой за границу». Как раз, когда принимал дела в министерстве, и подоспело «Дело на крестьянина Сергея Терентьевича Семенова, жителя д. Андреевское Волоколамского уезда Московской губернии». У этого «жителя д. Андреевское» выходило уже 6-томное собрание сочинений, да еще с предисловием Толстого. Может, у другого министра, кроме Столыпина, дрогнула бы рука на приговоре суда. А ему что ж?.. Подыскать «политическую» статью – да и с Богом за границу! Тем более что сам крестьянский заступник никогда браунинга в кармане не носил.
И вот теперь, опять же по ходатайству Толстого, он возвращен из Англии и преспокойно гуляет в ожидании премьера по коридорам Думы со своей наивной петицией, а его незримый защитник приобщает своих детишек к лаптям, крестьянскому Макарке и к мысли: «Крестьянин тоже человек!»
И… ввязывается в неравный спор с военным другом своего отца. Какая же здесь равновеликость? Знай, человече, свое место в жизни. Будь ты хоть царь, хоть премьер такой непостижимой страны, как Россия…
Ведь только в России и возможна такая эпистолярная дискуссия:
«Нужно теперь для успокоения народа не такие меры, которые увеличили бы количество земли таких или других русских людей, называющихся крестьянами (как смотрят обыкновенно на это дело), а нужно уничтожить вековую, древнюю несправедливость…
Несправедливость состоит в том, что как не может существовать права одного человека владеть другим (рабство), так не может существовать права одного, какого-то бы ни было человека, богатого или бедного, царя или крестьянина, владеть землею как собственностью. Земля есть достояние всех, и все люди имеют одинаковое право пользоваться ею».
Это было не первое письмо великого графа, где он высказывал мысли по крестьянскому вопросу. Вековая община для него была неоспорима. Не он один так считал. Закон делал уже свое дело, а споры продолжались. Да что там споры – базарная ругань, как у монаха Илиодора:
«Если прямо говорить, то нужно признать, что Столыпин открыто становится в ряды врагов русского народа. Напрасно он сказал громкие слова: «Не запугаете!» Стоит только удивляться тому, что и православные русские люди по поводу этих слов присылали первому министру сочувственные телеграммы! Одно недомыслие, и только!»