– - У вас свет еще в розовых очках!

Мать говорит эти слова так, бкдто ему неведомы колоссальные препятствия, препятствия даже неодолимые. Препятствия! Что ж, они могут быть, и даже должны быть, с этим кто спорит, но ведь суть-то в другом.

Суть совершенно в другом.

Может для кого-то эти неведомые препятствия и неодолимы, но только не для него! Ведь он -- это он, и нет мире того, что ему не по силам.

Мать всякий раз избегала какой-то конкретики. Она только говорила неизменно с пониманием, но с видимой ностальгической грустью, слушая его мечты:

– - У вас у всех свет еще в розовых очках!

Мать избегала всякой конкретики потому, что иногда никчему разъяснять, иногда в жизни есть то, что нужно просто пережить. И даже!
– -- в самом конце:

– - Учись, сынок, и дерзай! -- говорила она напоследок уже совершенно другим тоном, словно сдаваясь под неодолимым напором его непоколебимой веры.

– - В добрый путь! -- говорила она в конце даже уважительно и уже как бы в поддержку. -- В жизни надо, надо стремиться.

* * *

Игнат не верил матери, когда она говорила о "розовых очках", но именно этот ласковый цвет заложен в основе наших первоначальных жизненных устремлений. Мы появляемся на свет с преобладающе розовым цветом, что влечет, побуждает и манит, что уходит, порой, не спеша, словно балуя, подготовив к грядущим большим переменам. Но!
– -- иногда и обрывом фронтальным, повергая в растерянность, страх и даже отчаяние.

Именно розовый цвет лежит в основе наших изначальных жизненных устремлений, зачастую ошибочных. Ошибочных в том широком смысле, что лежат они как бы вне нашей судьбы, то есть вне той главной стержневой линии, во имя которой мы и посланы в жизнь.

Вглядись пристально, и ты увидишь мечтания, помыслы юные, которые так и остались вдали. Ты увидишь этапы, когда слишком много решалось, когда ты мечтал и желал, что бы вышло вот так, но сложилось совсем по-другому. И теперь ты ведь можешь сказать --- почему, ты увидишь причины, так как сплошная цепочка ушедших в былое событий теперь у тебя на виду.

Ты спросишь, к чему? Мечталось вот так, а сложилось совсем по-другому.

Ушло в никуда?.. Значит, было и зря?

Но стоп, приглядись, приглядись повнимательней, и ты увидишь в судьбе отражение этого Мира, в неохвате вселенском которого --- так много лишь кажется "зря".

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПОСЛЕ КАНИКУЛ

1

Особое обстоятельство

Игнат частенько говорил с Лебединским Андреем о великих ученых-физиках, об этапных в истории науки открытиях. И одно обстоятельство Анлрей выделял всякий раз неизменно.

Память, феноменальная память.

Андрей утверждал однозначно, что у всех великих физиков прошлого обязательно была феноменальная "профессиональная" память. Более того, он говорил так, словно для выдающихся научных открытий феноменальная память была обстоятельством важнейшим и даже незаменимым. И точно также, как некогда в их "сокровенном" разговоре, он порой прибавлял с прежней и как бы устоявшейся грустью:

– - А вот у меня нет, и я гляжу трезво. Конечно, в принципе, у меня неплохая память, но...ничего выдающегося. Допустим, прочитав внимательно книжную страницу, я не перескажу наизусть ее сходу, слово в слово. И ничего, ничего тут не поделаешь, коли так уж дано от природы. Улучшить непринципиально, обострить специальным тренингом механическую память можно, но... никак не выше своей планки. Надо!
– -- знать ее трезво, свою реальную планку по жизни.

Сам Игнат никогда не изучал биографии великих физиков в таких детальных подробностях. Сведения его были случайны, отрывочны, как раз без какой-либо конкретики насчет особенностей памяти. Отсюда и недоверие, причем недоверие прочное, несмотря на то, что в одном-то теперь была полная убежденность: кто-кто, а уж Лебединский Андрей не станет говорить зря. И уж если он какое-то конкретное обстоятельство выделяет неизменно, значит, это очень серьезно.

А вот что наверняка было ведомо Игнату из биографических сведений, так это о феноменальной рассеянности великих. Впрочем, это дело известное, и даже в одной из народных присказок утверждается однозначно: "Все великие люди рассеянны!" -- и вот в этом неприятнейшем природном свойстве своего организма Игнат мог запросто поспорить с любым из великих. Как раз рассеянность свою он на все сто процентов мог назвать феноменальной.

Здесь было соответствие полнейшее, а что касается остроты памяти... Пересказать, например, наизусть целую книжную страницу, прочитав лишь однажды -- подобные экстремальные свойства человеческого организма были всегда вне его понимания. И потому даже коротенький из нескольких куплетов стишок в первых классах приходилось заучивать наизусть трудно и подолгу. Что-то, а чисто механическая память у него была от природы самая ужасная.