– - Эх, когда там мужики подвалят?

Вскоре, впрочем, "подваливали" и мужики, заядлые картежники со всей округи. И среди них постоянных, ночных сторожей, пенсионеров и просто обычных местных оболтусов Игнат поначалу с изумлением обнаружил врача Хотяновского, одного из самых уважаемых представителей местной интеллигенции. И действительно, немного за тридцать по возрасту, он своей весьма выразительной артистической внешностью а ля Микеле Плачидо даже и в самой элитной столичной компании наверняка бы выделился, а не то, что среди всей этой разномастной поселковой шушеры. Но весьма скоро Игнат убедился, что как раз удивляться здесь и не чему, это ведь тоже был картежник, картежник с ног до головы, картежник до мозга костей; ему было совершенно все равно, кто и что рядом -- главное, что здесь непрерывно хлестали картежные листы, и был серьезный, достойный его соперник.

Работал Хотяновский посменно и, едва свободная минутка, поспешал тотчас отвести душу в бесконечных баталиях на Насосной. Именно с его появлением в облупленном ржавом вагончике начиналась настоящая игра, игра вшестером, командами три на три. И хоть никто не назначал особо, но лидеры-капитаны определились сразу же. Лишь несколько первых отбоев игра продвигалась, словно сама по себе, затем полное руководство брали твердо в свои руки капитаны:

– - Та-ак, теперь слушай сюда, мужики! Теперь спокуха. Значит так, там козыри, крупняку по завязку, будем мальца потрошить. Пускай ко мне после, я нормалюк. А вот ты, ты, братко Деми-и-дыч... Демидыч, радость ты наша, ты теперь со своей бубой сто процентов наш клиент!

Слово "потрошить" принес в вагончик Хотяновский, и оно сразу здесь стало наиболее популярным:

– - А теперь потрошить, потрошить! -- с каким-то особым азартом, призывно и рьяно выкрикивали время от времени во весь голос закрасневшие капитаны.

Каждый раз вели счет, вели скрупулезно, как наиважнейшее. Но играли исключительно на интерес, и когда через часок-другой в веселом вагончике брал почин очередной, традиционный здесь подбой "капусты на чарли", не было никакого значения, кто сегодня в победителях, каждый давал, сколько мог. И проблемнейшей из проблем в таких случаях, кому идти, здесь также никогда не возникало. Подхватив на плечо объемную хозяйственную сумку, отправлялся в дорогу поэт Гайдушкин, хоть сам никогда не пил вина. Просто ему было в охотку с ветерком прокатиться на велике в центр.

– - Что, Славик, видать, горючее скончилось?
– - привечала его по-свойски радушно развеселая постоянка Пьяного.
– - На заправку, нейначе?.. привет насосам!

3

"Простой советский человек"

А матросы-сезонники Игнат и Витька, или "школяры" как их тут называли, в свои первые рабочие дни больше учились грести на веслах. В начале лодку вертело без всякого ладу на одном месте, заваливало набок, обдавая студеными брызгами, выносило стремительно на самую быстрину. Но затем, намастерившись ловко, парни уже запросто гоняли по неудержимо вырвавшейся на луговую свободу, разбушевавшейся водной шири. Притащили из дому рыболовные снасти, коротали время за любимейшей охотой на зубастую речную хищницу.

В дождь же приходилось отсиживать гягуче томительное время в вагончике. Приютившись в уголке под смачный лёскот картежных листов, гром раздающихся в такт "заковыристых" фраз, друзья также с интересом следили за всеми перипетиями переменчиво фартовой игры.

– - Как работка, школяры? -- подмигнул однажды, уже успевший выпить, довольный Мухлюй. -- Нр-равицца?

И "нр-равицца" ли работка ему самому -- можно было даже и не спрашивать, немало победных минут выдалось сегодня у его команды.

– - А что? -- спросил он далее смешливо. -- На престижи не катит?

Однако, помедлив чуток, словно сам себе и ответил, ответил серьезно:

– - А что, простой советский человек! Как вас в книжках учат: "Простой советский человек...

Тут он запнулся, словно забывшись, подыскивая, и договорил за него неожиданно, такой молчаливый обычно Гайдушкин:

– - ...нет выше званья и достойней!"

И он улыбнулся едва заметно.

– - Нет выше званья! Простой советский человек, нет выше званья и достойней! -- тряхнув возбужденно за плечо коллегу, завосклицал как в экстазе, закрасневший мордатый Мухлюй. -- Молодцом, аккурат как написано, кому сказать, как не поэту?.. Эх, страсти-мордасти, поле зеленое, молодь на массал!

Последней загадочной фразой он и закончил призывно.

Что означала фраза эта, в особенности ее последнее слово, школяры так никогда и не узнали. Через мгновение в веселом вагончике снова раскатисто, смачно хлестали картежные листы, снова самозабвенно и рьяно гремело на всю округу так полюбившееся здесь: "А теперь потрошить, потрошить!" -- но... Но теперь Игнат уже не слышал ни слова.

"Простой советский человек".

Белозубые улыбчивые рабочие в светлых рубахах, с высоко закатанными рукавами у заводского станка, в апельсиновых защитных касках с мастерками в руках на промышленных стройках, симпатичные солнцеокие колхозницы с рассыпчатым колосьем спелой пшеницы в загорелых руках... Таких плакатных рисованных "простых советских людей" Игнат наблюдал сызмальства и наблюдал, считай, на каждом углу в своем родном поселке.

Для него, "простого советского человека" был эпохальный 1917-й год. Для него было и все то, что было после.

И вдруг Мухлюй. Хотя... простой?

Простой он человек?.. Советский?

Так ведь и комсомолец даже, как все.

Простой человек Мухлюй, советский человек Мухлюй, порознь это как-то и не слишком резало слух, а вот вместе... Известная с самых первых лет словесная культовая комбинация в тандеме с раскабанелой, "датой", торжествующей рожей картежника как-то необычайно поразила тогда Игната.