Задам риторический вопрос: а как же народ, который в январе 1917 года пел: «Боже, царя храни», а в марте кричал: «Да здравствует Временное правительство!»? Уже 12 ноября 1917 года после захвата власти нами народ на выборах в Учредительное собрание отдал большевикам только четверть голосов, а подавляющее большинство получили «демократические» партии: эсеры, кадеты, народные социалисты и прочие. Через год, когда вместо ораторов взял слово «товарищ маузер», народ послал к едрени фене все «демократические» объединения и пошел частью к нам, а частью к Деникину и Колчаку...

Тут император прервал своего главного врага:

Последней каплей, переполнившей чашу, для меня стала депеша от командующего Кавказским фронтом Великого князя Николая Николаевича... Прочитав ее, я сказал:

«Я принял решение. Я отрекусь в пользу Алексея». А потом, после долгой паузы спросил своего врача — долго ли проживет сынишка? И когда тот ответил отрицательно, я передумал: передал права на трон брату Михаилу.

Вечером 2 марта в Псков приехали председатель Военно-промышленного комитета А.И. Гучков и член Временного комитета Государственной думы В.В. Шульгин, уполномоченные принять из моих рук документ об отречении от престола.

Шульгин взял слово:

«Государь сидел, оперевшись слегка о шелковую стену, и смотрел перед собой. Лицо его было совершенно спокойно и непроницаемо. Я не спускал с него глаз... Гучков говорил о том, что происходит в Петрограде. Он не смотрел на государя, а говорил, как бы обращаясь к какому-то внутреннему лицу, в нем же, в Гучкове, сидящему. Как будто бы совести своей говорил.

Когда Гучков кончил, заговорил царь. Совершенно спокойно, как о самом обыкновенном деле, он сказал: «Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от престола. До 3 часов дня я готов был пойти на отречение в пользу моего сына, но затем я понял, что расстаться с моим сыном я не способен... Вы это, надеюсь, поймете. Поэтому я решил отречься в пользу брата». Затем он сказал:

«Наконец я смогу поехать в Ливадию».

…Он отрекся, как командование эскадроном сдал».

Я записал тогда в дневнике, - вспомнил Николай: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман!»

3 марта я приехал в Могилев и здесь узнал, что Михаил не принял корону и отрекся от царского сана.

9 марта я сделал запись в дневнике: «Скоро и благополучно прибыл в Царское Село... Но, Боже, какая разница — на улице и кругом дворца внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики! Пошел наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все лежали в темной комнате.

Погулял с Валей Долгоруковым, гофмаршалом двора, и поработал с ним в садике, так как дальше выходить нельзя!».

...И с той самой поры и до близкой уже смерти «дальше выходить нельзя» стало для всех нас приговором, ибо с этого самого дня мы сделались арестантами...

Экс-монарх чуть не плакал...

Давай я тебя, Николаша, утешу!
– радостно осклабил клыки хозяин инферно.
– Ведь все знают: именно я мщу клятвопреступникам по велению Божьему! Кара за нарушение присяги не заставила себя долго ждать! 2 марта 1917 года Рузский с Алексеевым выдавили из тебя отречение, а уже через четыре дня первый телеграфировал второму, что начавшиеся в Пскове, Двинске и других городах в полосе Северного фронта «ежедневные публичные аресты генералов и офицеров, производимые в оскорбительной форме, ставят командный состав в безвыходное положение». Твой отказ от престола, вырванный нарушившими присягу генералами, разложил армию и погубил тысячи офицеров, в том числе пятерых из семи предавших своего государя военачальников...

Командующий Балтийским флотом адмирал Непенин был арестован и застрелен.

Генерал Эверт в марте 1918-го уволился в отставку, рассчитывая дожить свой век на покое. Но через несколько недель его убили взбунтовавшиеся солдаты.

Самой страшной оказалась судьба генерала Рузского, сыгравшего главную роль в искусно отрежиссированной драме твоего отречения. Выйдя в отставку в апреле 1917 года, старик поселился в Кисловодске, где вел тихую жизнь, далекую от политики. Но в сентябре 1918 года, когда по стране прокатилась волна красного террора, власти Северо-Кавказской республики объявили о взятии заложников. Рузского включили в группу заложников из 83 генералов, адмиралов, офицеров, чиновников, купцов.

Рано утром 31 октября 1918 года сторож и смотритель пятигорского кладбища по приказу чекистов вырыли большую могилу в северо-западной части кладбища, Когда заложников повели к могиле, Рузский с грустной иронией заметил, что свободных граждан России ведут на казнь, что всю жизнь он честно служил Отечеству, дослужился до генерала и теперь должен терпеть от своих же русских. Его ударили прикладом и заставили замолчать.

Предоставив матросам из карательного отряда «батальон смерти» расправляться с остальными заложниками, председатель Пятигорской ЧК Атарбеков лично «занялся» Рузским.

«На мой вопрос, признает ли он теперь великую российскую революцию, - поделился своими воспоминаниями из сталинского сектора Атарбеков, - Рузский ответил: «Я вижу пока лишь один великий разбой!» И я ударил Рузского вот этим самым кинжалом по руке, а потом — по шее...» Он отдал концы после пяти нанесенных ему ударов, не издав при этом ни единого стона.

В 1920 году, - продолжил Люцифер, - погибли еще два военачальника- предателя. Командующий Румынским фронтом генерал Сахаров, поверив обещаниям Советской власти об амнистии, остался в Крыму и был расстрелян в числе сорока тысяч белых офицеров, уничтоженных карателями в декабре 1920 года.