– Нет, только не это!
– драгун не верил собственным глазам.

Могила была пуста. Лишь на самом дне лежали остатки когда-то белого плаща с выцветшим красным крестом.

– Вот оно: «…Но пуст собор… искать в Палермо…»

Разозлённый неудачей офицер присел на край открытой им могилы. Он был внутренне опустошён и раздавлен. Разочарование было так велико, что Мерон даже не заметил, как окна собора стали наливаться ещё слабым в этот ранний предутренний час светом.

– Не может быть. Этого просто не может быть.
– От головной боли Жильберу показалось, что в ушах зазвучал ироничный скрипучий смех короля-мистификатора.

«Но ведь послание было зачем-то написано. Гробница пуста, но она есть, – думал посланец короля Карла.
– И в ней есть нечто, чего я не заметил».

– А что там дальше в том дурацком стихотворении… - Строки медленно всплывали в памяти Мерона:

«…Нет жизни вечной.

Сосуд такой же пустотой

Наполнен безупречной,

Где щит и флаг -

Одно и то же,

Где львы резвятся у подножия

В игре беспечной…»

– Какие львы, при чём здесь львы? Подножие, подножие...
– Жильбер уже не замечал, что разговаривает вслух. И вдруг, поднятый на ноги вспышкой догадки, осветившей кладовые памяти, офицер схватил факел, заглянул внутрь могилы и отодвинул в сторону полуистлевший плащ. Под тканью в самом дальнем углу саркофага Мерон увидел небольшую из серого мрамора плитку, на которой умелой рукой неизвестного мастера был вырезан рыцарский щит. А на нём, один над другим, резвились и улыбались в лицо офицеру три льва.

– Герб Фридриха! – выдохнул драгун.

Он привычно пустил сталь в дело и после незначительных усилий поддел плиту.

В глубокой квадратной дыре на боку лежал небольшой медный арабский кувшин. Примерно такие же Мерон видел в лавке старьёвщика, где он покупал кресало и трут.

Офицер осторожно потащил потускневшее медное сокровище наружу. Довольно широкое горло сосуда было запечатано маслянистым на ощупь составом. «…Такой же пустотой наполнен безупречной». Эти строки, казалось, впечатаны в память навсегда.

– «Похоже на смолу или воск…» - Жильбер стал ковырять отверстие, но воска было так много, что он, потеряв терпение, схватил факел, перевернул кувшин и стал пламенем греть тонкие медные стенки, держа сосуд за горлышко краем плаща. Через несколько минут содержимое сосуда сначала по капле, а потом тонкой вязкой струйкой стало вытекать на пол.

– «Вот она - пустота, о которой писал Фридрих».

Внутри что-то звякнуло, и взгляду искателя реликвий открылся острый конец железного лезвия. Блестящая кромка наконечника скользнула вдоль пальца драгуна. Он вздрогнул от боли. Капля крови упала на жёлтое пятно остывающего воска у его сапог.

Звонарь проснулся с рассветом, выпил стакан козьего молока и пошёл готовить колокол к первому удару.

«Именно первый удар очень важен для того, чтобы понять, как начнёт день город. Выйдет легковесным и тонким – значит, время, отпущенное сегодня Господом добрым католикам, пройдёт всуе, и все дела, предписанные свыше, останутся лишь благими намерениями. К вечерне народ, конечно, спохватится, но лень и душевная слабость повлекут их в таверны, потратить отложенные для пожертвований деньги на вино, дабы провести такой же ленивый и легкомысленный вечер в праздных разговорах.

Если соединить мысль и силу в одно целое и ударить чуть громче, величественней - то звон отзовётся в пустых после сна головах призывом отдать утро доброй молитве и позаботиться на день о хлебе насущном своим детям и жёнам. Появятся благочестивые мысли о заработке, часть которого нужно отложить на чёрный день и на свечи святым угодникам. А ещё… пару мелких монет бросить в церковную кружку, из которой перепадёт и мне, скромному создателю хорошего удара в благословенный большой колокол кафедрального собора Палермо».

Так думал старый звонарь, шаркая деревянными башмаками по ещё мокрой от ночного дождя булыжной мостовой, ведущей к храму.

Не успел он дойти до соборной площади, как вдали тихо скрипнула первая в это утро дверь. Звонарь поднял глаза от блестящих, отполированных временем и подошвами горожан каменных плит, и с изумлением увидел, как из обители Святого слова Господня под колоннаду портика, а затем в проход боковой улицы скользнула фигура в чёрном плаще. Мерными медленными шагами, растворяясь призраком в тёплом тумане сырых переулков, силуэт выродился в тень, а тень, сливаясь со стенами, постепенно скрылась из виду.

Звонарь протёр глаза рукавами старой tunicula [131] .

«Кто это или что? Не иначе, сам дьявол сегодня мешает мне выполнить предписанный уставом долг, - подумал с испугом звонарь.
– Или всё это мне померещилось?»

Творец благочестивых звуков перекрестился три раза, сплюнул через левое плечо и нерешительно направился к собору. Войдя в притвор церкви, он ещё раз сотворил в воздухе крест, прошептал короткую молитву и боковыми переходами привычно прошёл к лестнице, ведущей на колокольню.