От пережитого страха и волнения первый удар не получился. Гул громкий, тревожный и суетливый разнёсся по округе. Старику, привыкшему к ровному бронзовому голосу колокола, даже уши заложило. Но, собравшись с духом, он отзвонил положенное по чину время, привязал верёвку языка к поручню лестницы и спустился вниз. Ему ещё предстояло подмести пол храма, несмотря на то, что вечером это уже сделали служки. Но таков был заведённый со времён короля Роджера порядок.

Взяв в кладовой метлу и ковш для мусора, звонарь молча стал подметать каменные полы собора. Как вдруг... заметил открытую гробницу самого Федериго. В ужасе он остановился. Ноги приросли к земле. Сердце в панике забилось так, что казалось - это гул набата до сих пор звучит в голове старика.

«Свят, свят, свят! Так вот кто вышел из собора! Значит, всё это правда? Эти сказки и легенды о Фридрихе, которые я время от времени слышу в тавернах Палермо… Значит, пришёл час явиться королю в мир и навести в нём порядок, наказать заносчивых аристократов и proprietario terriero*1? Выгнать с острова всех этих нечестивцев – временных, сменяющих друг друга правителей острова: французов и швабов. Хорошо бы ещё привести в чувство сытых, ленивых монахов в монастырях по всей округе».

После таких крамольных мыслей старик с воодушевлением воскликнул:

– Forca Siclia! [132] Федериго - святой, ей-богу - святой, – шептал сицилиец. Он вдруг преисполнился гордости, что именно ему король оказал честь увидеть свою особу, но тут же вздрогнул.

«Если Фридрих вышел тайно, не прилюдно, да ещё рано утром - не всё так просто для него. Значит, он хочет сохранить occultum [133] . Скрыть от всех этих детей греха своё явление в народ», - звонарь в раздумье почесал лысый затылок.
– С них станется, распнут, как Иисуса или сожгут, как несчастного неаполитанца Бруно, - ворчал сицилиец.
– Господи, когда же это было? Прадед рассказывал, что случилась вся эта дурно пахнувшая история с Джорджио лет этак сто назад. Старик наш на память свою никогда не жаловался. Зима, говорил, была в тот год лютая. Виноградники вымерзли, и пришлось их вырубить под корень. Тогда на площадях перед церквями всем любопытным читали il foglietto illustrativo [134] инквизиции с перечислением греховных деяний бедного ловца звёзд. А малый ведь оказался прав! Вселенная такая огромная, что до Бога достучаться вряд ли у кого получится. Слишком уж он далеко от грешной Земли.

«Что же делать мне со всем этим?» – звонарь в нерешительности посмотрел на открытую могилу и, поколебавшись в сомнениях пару минут, решился.

– Тайна, так тайна. Надо уважать желания святых. Приберусь-ка я здесь - и концы в море, - бормотал себе под нос старик, направляясь в кладовку за лопатой.

Он быстро навёл порядок вокруг гробницы, собрал в кучу полуистлевшие тряпки, завернул их в свой большой шейный платок и взялся за надгробную плиту. Поднатужившись, звонарь поставил её на место и перевёл дух.

«Есть ещё силы, не зря качаю каждое утро колокол!»

С осознанием хорошо сделанной работы и выполненного долга старик похлопал себя по одежде, стряхивая крошки песка, взял узел с мусором и, не торопясь, распираемый чувством обладания тайной, пошёл домой.

А в это время в старом норманнском королевском дворце началась суета. Управляющий проснулся с первым непривычно тревожным ударом соборного колокола и вдруг услышал, как во дворе слишком рано и для него, и для австрийцев зазвучали команды, заржали лошади, зазвенели уздечки и стремена. Доносились голоса. Кто-то тихо успокаивал нервных животных. Он выглянул в окно.

Драгуны! Одни торопливо укладывали седельные сумки. Другие выкатывали во двор повозки и грузили на них scatoli, casseti [135] , свёртки, прикрывая сверху сеном и увязывая груз верёвками. Солдаты тихо ворчали, чувствуя, что останутся сегодня без завтрака.

В центре всей этой суеты в чёрном грязном плаще стоял сеньор Жильберто и подгонял служивых недовольными окриками.

– Святая дева Мария! Что ещё случилось с этим беспокойным юношей? Какая муха - или, не дай бог, комар - его укусили?

Пока старик одевался и приводил себя в порядок, во дворе множились: топот копыт о каменные плиты, лязг оружия, громкие команды и, наконец, послышался удаляющийся скрип повозок. Постепенно всё стихло. Когда capoufficio вышел в патио, за ворота выезжала последняя телега, сопровождаемая арьергардом австрийцев.

– Ни тебе arrivederci, ни тебе grazie.
– Управляющий развёл руками, немного расстроенный таким оборотом дела, потом, опомнившись, радостно перекрестился: - Благодарю тебя, Господи, что избавил от непрошеных гостей!

День для старика, привыкшего к патриархальной тишине Палермо, начался удачно.

Жильбер Мерон уже час ждал аудиенции у императора. Сидя в жарко натопленной каминами приёмной, он расстегнул воротник парадного мундира и почти дремал, устав от тряски в жёстком драгунском седле по дорогам Европы.

На улицах Вены была глубокая осень. Стены домов казались седыми от инея. Деревья давно потеряли листву, и тонкие голые ветви мёрзли так же, как голуби на мостовых, как редкие прохожие, закутанные в плотные плащи.