Жильбер с трудом сел на постели, чувствуя тошноту и головную боль.

«Странно, ведь я вчера вина и в рот не брал».

За ужином монахи причащались, а он пил только яблочный сок, принесённый для тех, кто постился, наложив на себя обет воздержания.

Сухая горечь во рту не давала разуму сосредоточиться на делах насущных. Внезапно на дне желудка зашевелился горячий ком, который, увеличиваясь в размерах, подкатил к горлу и попросился наружу. Рвота густым фонтаном выплеснулась на пол. А ведь Мерон не только не пил спиртного, но и съел за ужином всего лишь овсяный суп.

«Похоже на яд, - подумал вдруг Жильбер, - или… на сонное зелье».

Он взял кувшин воды, приготовленный для умывания, и выпил содержимое до дна.

Спустя пару минут тошнота вновь подкатила к горлу. Выворачиваемый наизнанку, Жильбер схватил медный labrum. Через мгновение всё содержимое желудка оказалось в тазу.

Ещё через пару минут к Мерону возвратилась способность думать. Он вспомнил свой мучительный сон, шорохи в келье и бросился к постели. Подняв тюфяк, проверил содержимое сумки. Всё вроде в привычном порядке лежало на месте. Только чередование бумаг в стопках было несколько иным.

«Кто-то просматривал мои записи. Из праздного любопытства? Не может быть. Тогда бы они не рисковали и не подливали снотворное в сок или суп. Значит, кому-то стало не всё равно, что я делаю в библиотеке монастыря, что ищу и что переписываю из пергаментов в свои бумаги».

К Жильберу постепенно возвращалась обычное состояние духа.

Прошёл почти месяц, как он постучал в ворота Турского аббатства. За это время всё, что касалось времён тамплиеров и крестовых походов, было просмотрено Мероном и систематизировано. Работа с более древними манускриптами поглощала странника целиком. У него едва оставалось три-четыре часа в сутки на сон. Толстые, украшенные рисунками страницы, более поздние копии с ветхих папирусных свитков и восковых табличек, переводы на латынь иудейских, персидских, арабских текстов, мистические проповеди зороастрийцев, сохранившиеся заклинания волхвов и друидов, любая мелочь, в которой упоминались копья, мечи, щиты и посохи, обладавшие, по мнению древних авторов, сверхъестественной силой - всё это было выписано Жильбером и разложено в только ему известном порядке. Поиски увели Мерона в такие глубины забытых, невостребованных знаний, что ему стало жалко европейских лекарей, алхимиков, теологов, изучателей материального мира. Порой они заново придумывали то, что давно было известно в период великих царств и империй. Жалкие инструментарии средневековых учёных в освобождённом от тумана заблуждений воображении Мерона представлялись ему ветхими самодельными подпорками, костылями для окостеневшего в предрассудках разума горе-исследователей. Все сведения из мира древних носили глубокие следы духовных и мистических исканий, основанных на вскрытии взаимосвязей между материальным и метафизическим. Жильбер узнал о древнегреческих мистериях, о философском экстазе платоников, об индусах, владеющих методами входа и выхода из бесконечной цепи перерождений при достижении абсолюта прозрения. Он читал и восторгался методом погружения в себя буддистов, способами интуитивного познания эпикурийцев, удивлялся духовному росту и самосовершенствованию мусульманских суфистов, достигавших полного освобождения от куфра [148] на пути к гайба [149] .

И вот кому-то не понравилось рвение чужака в изучении мудрости древних.

Жильбер стал рыться в памяти, выстраивая перед мысленным взором галерею монашеских лиц.

«Нет. Настоятель радушен и ровен. У него - открытое лицо, бесхитростное и добродушное. Остальные… впрочем, в них нет ничего подозрительного. Но кто-то из них всё-таки подсыпал в пищу снотворное. Надо бы присмотреться к монахам, работающим на кухне».

Мерон не хотел поднимать шум и жаловаться аббату, но с этой минуты решил есть только свежеиспечённый хлеб и пить только воду, взятую им самим из монастырского колодца.

Он позавтракал остатками ржаной краюхи, не съеденной птицами, и, чувствуя слабость в ногах, поплёлся в библиотеку. До самого вечера Жильбер ощущал тошноту и головокружение. Доза снотворного оказалась слишком велика даже для организма, закалённого военным прошлым и недавними скитаниями по закоулкам Европы.

Мерон стал осторожнее. Он перестал принимать пищу в келье, ел вместе с монахами в трапезной, сам резал хлеб, выставленный на общий стол. Он взял в привычку ходить трижды в день за водой к колодцу и пил из ковша, привязанного к кленовой бадье. Все свои записи он теперь носил с собой.

Прошла неделя. Жильбер постепенно освобождался от подозрительности и всё чаще задерживался в книгохранилище до поздней вечерней молитвы. С первым ударом колокола, призывавшим монахов в церковь, он ставил на место книги и свитки. За ним последним монахи закрывали дверь скриптория.

Был тихий вечер в один из дней, когда зима задержалась где-то по дороге с севера на юг, а осень, пользуясь случаем, напитала теплом давно убранные поля и потерявшие листву сады. Яблони, обманутые временем, вдруг неожиданно зацвели и выпустили редкие маленькие листья. Мерон, спрятав в складках лёгкого монашеского плаща свою сумку, вышел из книгохранилища.

Он решил немного подышать свежим воздухом перед сном. Его лёгкие, пропитавшиеся пыльным воздухом скриптория, делали один глубокий вдох за другим. Жильбер побрёл на задний двор монастыря и сел под окнами келий. Согретые солнцем камни отдавали своё тепло усталым мышцам спины. Бывший офицер с некоторых пор ощущал ломоту в суставах от неподвижных поз, привычных только переписчикам-монахам. Он пристроился поплотней к стене и расслабился, глядя на небо.

Быстро темнело. Луны ещё не было, но высоко в небе одна за другой уже зажигались звёзды. Из конюшни напротив доносились редкий топот копыт и тихий хруст овса на зубах лошадей. Ещё немного - и темнота заполнила углы и ниши двора.

Внезапно Мерон почувствовал опасность. Он услышал, как в тени навесов для сена прошелестели шаги. Как будто кто-то осторожно крался вдоль ограды, время от времени замирая и сдерживая дыхание.

«Может быть, мне показалось?» - Жильбер напрасно напрягал зрение и слух, пытаясь определить, откуда шли странные в эту пору звуки.

Неожиданно в воздухе раздался свист, и в деревянную балку, скрепляющую каменную кладку стены, совсем рядом, буквально над головой Мерона со звоном вошёл нож. Жильбер бросился на землю, чувствуя, как испуганно колотится сердце. Медленно, плотно прижимаясь к земле, стараясь не шуметь, он отполз за угол и притаился. В проёме ворот конюшни мелькнула тень. Прозвучал торопливый топот ног. Скрипнула дверь, ведущая к кельям.