«И ещё...» - Жильберу вдруг вспомнились последние странные строки в послании, зашифрованном Фридрихом и спрятанном на чердаке дворца в Палермо:

В торопливом возбуждении и в горячке тех дней он не обратил внимания на финальную часть стихотворения.

«Что значит inferno?»

Сколько ни напрягал свою память Жильбер, сколько ни искал толкование этого слова в различных книгах - ему так и не удалось расшифровать его.

«Что связывало слово «любовь» со словом «инферно»? Ведь в том маленьком стихотворении каждой строке придан особый смысл, но именно последние фразы остались для меня загадкой... Может быть, попросить настоятеля монастыря отца Герарда помочь разобраться с этим словом? Аббат, наверное, за свою долгую жизнь прочёл в этой библиотеке даже то, что нельзя уже разобрать в изъеденных мышами и временем книгах», - Жильбер обвёл глазами шкафы и полки, забитые до отказа.

– Инферно, инферно!
– Он по памяти, тщательно выводя каждую букву, записал это слово на клочке бумаги, собрал свою сумку с записями и отправился искать настоятеля.

Весна прессовала своими тёплыми ладошками подсыхающие проплешины и сырые тропинки, уходящие от монастыря в разные стороны. Кое-где в самых высоких местах на дорогах уже образовалась пыль, а первая трава на обочинах приобрела лёгкую желтизну и жаждала дождей. Ветки деревьев только-только стряхнули на землю кожуру почек и высыпали редкими мохнатыми зелёными беззащитными гребешками на коричневых, налитых живительным соком стволах. И только вечнозелёные ели охотно наслаждались всё ещё холодными порывами ветра со стороны недалёких гор.

Горячее солнце давно разорвало ленточку полудня и зависло чуть левее зенита, указывая время.

«Дон, дон!» Колокол аббатства подтвердил догадку монастырских водяных часов. Два часа.

Мерон нагнулся и понюхал пушистый комочек на кусте шиповника. Перволист пах свежестью и близким летом.

Отец Герард стоял на хозяйственном дворе монастыря рядом с келарем и монахом, приставленным к конюшне обители. Конюх, поднимая по очереди ноги крупному вороному коню, показывал пальцем на подковы. Горячась, он втолковывал что-то келарю. Тот не соглашался, стоял на своём и отрицательно мотал головой. Наконец настоятель мягко, но настойчиво оборвал их спор и отдал распоряжения келарю. Келарь молча поклонился и ушёл.

Мерон дождался, пока аббат повернулся в его сторону, подошёл и тихо поздоровался с монахами.

– Отец Герард, мне нужно поговорить с Вами.

Настоятель внимательно посмотрел на сильно похудевшее лицо Жильбера и, немного помедлив, кивнул головой.

Пройдя вдоль стен монастыря по дорожке, выложенной битым камнем к цветущему розовыми лепестками яблоневому саду, они присели на лавку под раскидистым, с обрезанными ветками, старым деревом.

– Что-то случилось или у тебя есть нужда во мне?
– Настоятель положил свою сухую ладонь на плечо Мерону.

– Вы проницательны, отец Герард, - Жильбер поднял глаза и с благодарностью взглянул на аббата.
– Не могу сказать, что произошло нечто необычное или мне чего-то не хватает, только...
– Мерон замялся, не зная, как начать разговор, ради которого он просил о встрече.

Аббат, заметив нерешительность жаждущего совета, подбодрил его:

– Говори. Не смущайся поставить меня в неловкое положение. Я знаю, что в своих поисках ты достиг успеха и определённой степени просветления разума. Да вот вижу - душа у тебя не на месте. Что-то беспокоит тебя, что-то удерживает в этих стенах. Или вкус истины оказался неожиданно горьким? – монах обвёл глазами ограду монастыря.

Мерон, не говоря ни слова, достал обрывок бумаги и протянул настоятелю.

– «INFERNO», - прочитал вслух аббат и перекрестился.
– Ты хочешь узнать, что это?

Мерон кивнул.

– Я не задам тебе больше ни одного вопроса, но… Ты нашёл нечто, пугающее меня.

Настоятель ещё раз сотворил перед грудью распятие.

– На самом деле - с этим словом всё просто. Сложнее то, что стоит за ним.
– Отец Герард отдал кусочек бумаги Мерону и продолжал.
– Это слово на языке англосаксов означает «Ад».

Мерон вздрогнул и побледнел.

– Ты по-прежнему не хочешь исповедаться?

Жильбер подумал немного.

– Наверное, пора это сделать, но я могу рассказать вам только о своих грехах. Чужие – забота Господа.

Аббат понимающе кивнул. В глазах его не было ни любопытства, ни равнодушия. Там горел огонь веры и желание помочь заблудшей душе.

После исповеди они долго сидели молча по разные стороны перегородки, разделяющей пространство исповедальни. Казалось бы, очищающее молчание должно снизойти на землю лёгким светлым облаком, свободным от груза грехов и тяжести раскаяния, от бремени дел и грязной шелухи мыслей.