Вс трое знали другъ друга съ малыхъ лтъ, но теперь сидли молча, словно незнакомые. Впрочемъ, Прохоровъ намренно не замчалъ сидвшаго рядомъ Чилигина, съ презрніемъ оглядывая его изрдка, между тмъ какъ послдній сидлъ надутый, говоря всмъ своимъ видомъ, что никто теперь ему не перечь… Ссора неизбжно должна была произойти.

— А скажите, милостивый государь, какъ ваше имя, фамилія? — спросилъ, наконецъ, Прохоровъ, вперяя злобный взглядъ на Василія.

— Меня всякъ долженъ знать. Вотъ это видишь? — Чилигинъ показалъ кулакъ. — Сила! — добавилъ онъ.

— Это точно, что превосходный кулакъ, — согласился Прохоровъ.

— За голову возьмусь — голову оторву, за руку — руку… больше ничего.

— А прочихъ превосходныхъ частей въ туловищ нту?

— Найдется. Я, братъ, и не такихъ сопляковъ убиралъ, — возразилъ Чилигинъ, мрачно надуваясь.

— Вполн понимаемъ. Описывайте дальше!

— И ежели, напримръ, я двину плечомъ, такъ ты отскочишь на версту…

— И больше ничего-съ?

Прохоровъ былъ злобно спокоенъ, но длался блдне. Василій Чилигинъ вышелъ изъ себя. Лицо его окончательно надулось. Онъ походилъ на быка, котораго раздразнили красною тряпкой.

— Дамъ вотъ теб по ше, ты и узнаешь, что больше! — сказалъ онъ.

— Ваша угроза для меня — все одно, какъ тьфу: только и есть. А насчетъ головы что скажете? Потому, по мннію моему, на мсто этой статьи у васъ, напримръ, арбузъ пустой.

— Что? — мрачно сказалъ Василій, пододвигаясь къ Прохорову:- Васька! молчи лучше. Ей-ей, по морд!

— А такъ какъ, — продолжалъ дразниться Прохоровъ, — голова у васъ — арбузъ пустой…

Раздался лязгъ со свистомъ, и Прохоровъ моментально очутился подъ рыдваномъ, но сейчасъ же выкарабкался оттуда и пустилъ въ голову Чилигина полно. Произошла ожесточенная драка, въ продолженіе которой Прохоровъ то катался по земл, то ложился на землю плашмя. Но, въ конц-концовъ, побда случайно досталась ему при помощи бороны съ желзными зубьями…

— Ой-ой-ой! — вскричалъ вдругъ Василій, наткнувшись босою ногой на зубья.

Этимъ драка кончилась. Василій сидлъ на земл и посыпалъ пескомъ ногу, изъ которой струилась кровь. Рана была глубока, зубъ почти насквозь пропоролъ ногу, такъ что песку потребовалось очень много. Прохоровъ оказался джентльменомъ: онъ отдалъ противнику свой платокъ, пропитанный запахомъ овчины, табаку и водки.

Чилигину было больно. Плетясь по улиц, онъ смотрлъ во вс стороны и искалъ человка, которому можно бы было своротить физіономію. Но улица была пуста, а отца онъ раньше прогналъ. Замчательное явленіе совершилось въ немъ въ эту минуту. Онъ вообразилъ, что его никто не уважаетъ, и чувствовалъ, что это страшно обидно. Онъ шелъ по улиц и искалъ человка, чтобы заставить его уважать себя, и въ этихъ видахъ во все горло кричалъ: «Въ морду дамъ!» Когда эта угроза потерялась въ хаос, онъ нашелъ другую. «Кто супротивъ?» — кричалъ онъ. Единственное существо, попавшееся ему на глаза, была тощая лошадь, лниво шагавшая къ водопою. Василій далъ ей ударъ по крупу. Она повела ушами, но продолжала лниво идти, не обративъ ни малйшаго вниманія на человка. Василій съ удивленіемъ посмотрлъ ей вслдъ, чувствуя себя еще глубже оскорбленнымъ.

Дома онъ засталъ только одну хозяйку свою, Дормидоновну; дти играли на другомъ конц улицы. Но и безъ нихъ онъ произвелъ однимъ своимъ появленіемъ переполохъ. Каждый большой праздникъ Дормидоновна обыкновенно ждала его домой съ сердечнымъ замираніемъ, за цлую недлю передъ тмъ думая, какъ онъ пройдетъ для ней. Въ этотъ день она всегда пряталась у сосдей, по огородамъ, въ закоулкахъ своего двора, выжидая того времени, когда онъ придетъ. Регулярные побои такъ изнурили ее, что она согнулась въ дугу, сморщилась и одряхлла въ тридцать лтъ. Ее въ деревн называли безживотной. Дйствительно, живота у нея буквально не было, пропалъ куда-то. Сегодня она также сообразила, что ей надо куда-нибудь уйти, но ошиблась въ разсчет времени и лицомъ къ лицу столкнулась съ мужемъ. Въ ней вдругъ все замерло.

Василій сидлъ на лавк и до поры до времени молчалъ. Онъ только наблюдалъ за каждымъ движеніемъ Дормидоновны. Уважаетъ ли она его? — думалъ онъ и подозрительно вглядывался. Дормидоновна растерялась и молча копошилась въ углу, повернувшись спиной къ мужу. Руки и ноги ея дрожали; она молилась угодникамъ, общая, что поставитъ свчку. Она стояла и прислушивалась къ малйшему шороху въ изб, къ сопнію, которое раздавалось за ея спиной… Оглянуться она боялась. А Василію казалось, что она нарочно повернулась къ нему задомъ: на, молъ, смотри!

— Хозяйка! Это ты что? — грозно спросилъ онъ.

— Я ничего, Степанычъ…

— То-то, смотри у меня въ оба!

Василій погрузился въ себя, не переставая наблюдать за манерами хозяйки. Послдняя должна была бы выдти изъ избы, но она боялась шелохнуться. Она лихорадочно перебирала около печки вещи, чтобы наполнить чмъ-нибудь время. Но Василію положительно казалось, что съ ея стороны уваженія къ нему нтъ. Случайно повернувъ ногу, онъ почувствовалъ невыносимую боль; тогда онъ посмотрлъ на хозяйку и увидалъ, что она, попрежнему, стоитъ, какъ вкопанная. Онъ былъ глубоко возмущенъ такимъ безчувствіемъ. Онъ понялъ, что она не хочетъ даже взглянуть на него, а не то, чтобы дать пость или спросить: чмъ ты боленъ, Степанычъ?

— Хозяйка! — сказалъ Василій.

— Что, Степанычъ?

— Гляди на меня!

Дормидоновна съ ужасомъ посмотрла.

— Я тебя, шельма! — заключилъ Василій свое подозрніе.

Дормидоновна промолчала. Она опустила глаза въ землю и затаила дыханіе. Лицо ея исказилось страданіемъ. А Василію показалось, что она смется.

— А-а! насмхаться надо мной, не уважать? — закричалъ онъ и принялся колотить Дормидоновну.

На шумъ прибжали дти; онъ ихъ вытолкалъ. Пришелъ отецъ, онъ и его прогналъ. Онъ такъ остервенлъ, что Дормидоновн пришлось бы худо. Но дв изъ сосднихъ бабъ прибжали, выручили Дормидоновну и вытолкали Василья за дверь избы. Онъ еще долго бродилъ вокругъ своего дома, пробуя ворваться, но его прогоняли.