ЛА/КОНИК. Разъясни, пожалуйста. Я хочу послушать тебя.

ЛА/ВРОВИШНЯ. Я адвокат и обслуживаю клиентов, которые слишком бедны и не в состоянии платить. Я женат и пользуюсь в обществе меньшим уважением, чем моя жена. Пожалуй, я умнее моей супруги, но в идейном отношении я придерживаюсь либо слишком правых позиций, либо слишком левых. А все потому, что у меня нет достаточно прочной основы, чтобы держаться чего-то одного.

ЛА/КОНИК. Чего же тебе в таком случае нужно?

ЛА/ВРОВИШНЯ. Большие заработки, чтобы они перевесили. Мне нужна коммерция. Я такое же дерьмо, как и все вокруг. Хочу иметь деньги».

После разговора с Роджером Сондерстром, Поррииджер и я разделились во мнении, стоит ли иметь дело с неустойчивым Эузебио (Шеви) Фуэртесом. Он в достаточной мере ненавидит свою жену и КПУ, чтобы работать на нас, — тут все мы были согласны. Но подойдет ли он для нашей работы? Сможет ли как-то проявить себя должным образом в партии и так усердно выполнять задания КПУ, чтобы занять там высокое положение? Я возражаю, говоря, что стремление занять равное положение с женой будет для него сильным стимулом. В таком случае какую мы получим возможность зондажа! Это соображение подталкивает нас взять его, но сколько страхов! Сондерстром, у которого, в конце концов, есть опыт в такого рода делах, говорит, что Шеви со слишком уж большим трудом себя продает и может оказаться маятником. Роджер, однако, не верит, чтобы Фуэртес был подарком КГБ. «Он недостаточно хороший актер, чтобы вести такую игру, — говорит Роджер. — В „Комедиантах Монтевидео“ мы считаем его актером на завал».

Усугубляет положение, конечно, то, что Роджер скоро должен вернуться в Штаты. Срок его контракта истек еще два месяца назад. Учитывая потенциальную важность ЛА/ВРОВИШНИ, Роджер уже дважды откладывал свой отъезд, но сейчас он дал знать резидентуре, что окончательно решил уехать. Он собирается жениться на своей юношеской любви — очередной уродке, судя по фотографиям, — и предполагает работать у ее отца. Это не очень разумно, принимая во внимание важность того, что он здесь для нас делает (неужели будущая жена не может приехать в Уругвай?). Тут нам был приоткрыт подтекст: юношеская любовь является наследницей большого состояния. Она, возможно, и не хороша собой, но нрав у нее уродки герцогини. Роджер не смеет заставлять ее ждать. Отец ее, понимаете ли, барон рекламы, и у него роскошное место для Роджера. Так что через неделю Кларксон окончательно уезжает.

Включаться мне сейчас — не самый подходящий момент, но разве у меня есть выбор? Роджер не намерен посылать мисс Денежной Сумке прощальный поцелуй.

Я начинаю понимать, что Сондерстром, несмотря на все свои пороки, не самая худшая мать-наседка. Он выказывает разумное отношение к вещам.

«У тебя все может получиться к общему удовлетворению, — сказал он мне в конце совещания. — А вдруг ЛА/ВРОВИШНЯ при новом кураторе быстрее определится! Человек со стороны может в такого рода ситуациях оказаться куда эффективнее. А ЛА/ВРОВИШНЯ явно любит помучить своих друзей».

Сказано достаточно емко, но на месте пассажира на следующей неделе окажусь я.

Не стану говорить вам, как сейчас поздно. Просто кончаю письмо и подписываюсь. Моя новая кличка, специально для новой работы — должен сказать, мне достаются самые приятные, — ЛА/ДНЫЙ.

Смиренно ваш

Ладный Хаббард.

6

18 января 1957 года

Дорогой Гарри!

Теперь моя очередь исповедоваться. Я все хотела написать, что получила брошь, и не могла. Видите ли, я ее потеряла.

У меня было какое-то неприятное предчувствие, когда я развернула ваш пакетик, в котором лежала булавка, такой маленький, так тщательно завернутый, явно подарок к Рождеству. Я сразу почувствовала, что эта брошь раньше принадлежала какому-то на редкость мерзкому старинному семейству, попавшему в жуткую беду.

Я всегда обладала особым даром психического провидения, о котором не стоит сейчас говорить. Мне не было от этого никакой пользы, и такое провидение обычно появляется у меня в самые неожиданные моменты и по самым пустяковым поводам. Я даже удивлялась, зачем я обладаю этим миллиграммом магии, никак не соотносящейся с остальными ста двадцатью фунтами моего тела. Однако с тех пор, как родился Кристофер, все встало на свои места. Этот дар, если угодно, придает матери силы. У меня поразительное чутье на то, что в нашем доме нужно для Кристофера, а что не нужно. Дорогой Херрик, когда я вскрыла ваш пакет, я подумала, не сыграли ли вы со мной жесточайшую шутку. У меня было такое чувство, будто я откусила от роскошного эклера и из крема выполз таракан. Я чуть не закричала. Брошь была отвратительна. Я не могла понять, как мы с вами, люди столь близкие во многих отношениях, могли в данном случае быть столь далекими. Мне не хотелось даже оставлять ваш подарок в доме. Однако, учитывая то, что я почувствовала, я не могла передарить брошь какой-нибудь приятельнице, и я инстинктивно понимала, что выбрасывать вещь, которую ты считаешь зловещей, опасно. (Надеюсь, моя честность убедит вас в том, как я к вам отношусь.) Наконец я решила продать брошь. Грязный ростовщик по крайней мере может размагнитить ауру, окружающую страшный предмет, — в конце концов, разве не для этого изобретены деньги? Я подумала, что смогу промыть деньги через две-три сделки и вернуть их вам. Таков был мой план. А вместо этого я обнаружила сегодня утром, что брошь пропала. Она исчезла из коробки, которую я держу в углу книжного шкафа. Не могу поверить, чтобы няня или уборщица могли ее украсть. Пишу эти строки и слышу, что заплакал малыш. Придется сделать перерыв.

Через два часа.

Ну, у него разболелся животик. Полный подгузник, запах, исходящий от того, что наделал младенец, мне кажется, подтверждает, что маленьким существам уже ведома испорченность, это как раз и подтверждает теорию Первородного Греха. Затем я провела разговор с няней, которая считает, что ей мало платят, и хочет, чтобы мы переписали контракт. Затем я поехала покупать детское питание плюс три вырезки на сегодняшний вечер (две штуки для Хью), а также лук-шалот и chanterelles [65] — до чего же Хью их любит! Вернувшись домой, я решила прибрать в кабинете у Хью. (Я с неделю не прикасалась там ни к чему!) И первым делом увидела брошь, которая свисала с металлической ручки одного из ящиков его письменного стола. Я ни слова не говорила Хью о вашем подарке, и вот он завладел им. Должно быть, решил, что я подцепила это на Блошином рынке.

Странная произошла вещь, Гарри. Как только я увидела ваш подарок среди бумаг Хью, я поняла, что все в порядке. Хью так любит окружать себя талисманами, что мне кажется, он может, сам того не ведая, принимать разумные решения о том, как поступить с той или иной непостижимой вещью. Пока ваш маленький уругвайский монстр висит на ящике стола Хью, он лишен своей вредоносной силы… о, не верьте тому, что я сейчас напишу, вы просто не можете такому поверить, но пока я писала эти последние слова, мне явилось видение — очень хочется назвать это откровением. Я как бы увидела историю броши. Основатель семьи, которой она принадлежала, был либо судьей, выносившим приговоры о повешении, либо палачом — словом, выполнял одну из самых кровавых общественных обязанностей.