— Что?

И тут Скербек взорвался:

— Нечего глазеть на меня! — Он ткнул пальцем в сторону лестницы. — Она там, где должен быть ты. Здесь. А ты свалил неизвестно куда!

Бирк-Ларсен развернулся к Скербеку всем телом, склонил большую голову набок и молча смотрел на него узкими холодными глазами.

— Даже на кладбище не соизволил явиться. Что, слишком занят был, алкаш несчастный? Все с ног сбились, пока тебя искали. Мы были здесь с Пернилле и мальчиками. А вот где ты был, мать твою?

Лотта на всякий случай отошла в сторону.

Скербек смело шагнул к Тайсу, глядя на него в упор:

— Ты струсил, сбежал, как последняя скотина. Здесь все летит к чертям, и я больше не буду тащить этот воз один. Хватит, наелся!

Он стянул рабочие перчатки, швырнул их на сломанный двигатель.

— Сам разгребай это дерьмо.

Смахнув на пути к выходу инструменты и банки с верстака и пнув попавшуюся под ноги канистру, он выбежал на улицу.

Бирк-Ларсен молча проводил его глазами, потом повернулся к Лотте.

— Что случилось? — спросил он.

Она испуганно молчала. Его большая рука опустилась ей на плечо.

— Лотта, я хочу, чтобы ты рассказала мне, что произошло. Прямо сейчас.

Кухню заливало холодное зимнее солнце. Цветки в горшках, школьное расписание на стене, детские рисунки. Дверь в комнату Нанны открыта. Все на своих местах, все как прежде.

Пернилле сидела у стола спиной к входу и смотрела на залакированные фотографии, когда появился Тайс.

Он прошел к плите и налил себе чашку кофе.

— Вчера ездил в Хумлебю, — сказал он, не глядя на нее. — В доме не так все плохо. Лучше, чем я думал.

Сел за стол, бросил взгляд на утреннюю газету. На всю первую страницу огромная фотография Йенса Холька и рядом — поменьше — Нанны.

Пернилле казалась бледной. Должно быть, похмелье. А может, ей стыдно. Думать об этом не хотелось. Он подтянул газету к себе, уткнул в нее крупное, обросшее колючей щетиной лицо. Фотографию Холька наверняка взяли с предвыборного плаката. Вполне благопристойный вид, дружелюбный взгляд, внушает доверие. Столп столичного общества, любящий глава семейства.

— Говорят, его застрелили, — пробормотал Бирк-Ларсен.

Она смотрела на него. Глаза блестели от слез и никогда еще не казались такими огромными.

— Тайс. Я должна тебе что-то…

— Это все не важно.

По щеке Пернилле медленно покатилась тяжелая крупная капля.

Тайс поднял руку и осторожно вытер ее.

— Это все ерунда.

Она уже не сдерживала слез. А он думал, почему же ему не дано заплакать так же, как ей. Почему он не способен облечь в слова чувства, разрывающие ему сердце.

— Господи, как же я скучал по тебе, — сказал он. — Всего один день, а как целая вечность прошла.

И тогда она засмеялась, и две искрящиеся реки побежали вниз по щекам, такие бурные и неудержимые, что он не смог бы остановить их, даже если бы захотел.

Она подняла руку, притронулась к его подбородку, к рыжеватой, с проседью уже щетине. Погладила щеку, ссадины, синяки. Потом потянулась и поцеловала его.

Ее губы были теплыми и влажными, как ее кожа. Он обнял ее через стол с мозаикой из замороженных лиц, и она обняла его. И стало так, как было всегда.

Хартманн сообщил новость только во второй половине дня. Вебер пришел в неописуемую ярость:

— Перемирие? Не могу поверить, что ты согласился на это, Троэльс. Перемирие выгодно только Бремеру, никому другому. Это способ заставить тебя замолчать. Он обращается с нами как с непослушными детьми. Если ты пойдешь на пресс-конференцию, значит ты сдался.

Хартманн потягивал кофе, смотрел за окно и думал о том, как хорошо было бы вырваться на несколько дней из этих давящих стен. Поехать куда-нибудь с Риэ. Вдвоем.

— У нас нет выбора.

— Вот как! Ты хочешь сказать, теперь нас устраивает то, что Бремер сохранит свой пост?

— Нет, не устраивает. Но он загнал нас в угол. — Хартманн вполголоса выругался. — Как же он чувствует момент. Если я сделаю так, как он хочет, то не смогу критиковать его. Если не сделаю, то буду выглядеть одиноким выскочкой с сомнительным прошлым. Что так, что этак… Некуда деваться. Или у тебя есть какие-то идеи, Мортен?

Вебер сделал глубокий вдох. Он все еще не придумал, что сказать, когда открылась дверь и вошла Риэ Скоугор с лицом таким бледным и неприступным, что Вебер поспешно ретировался в соседнюю дверь.