Начался процесс укрупнения колхозных хозяйств. Самая демократическая и наиболее эффективная форма управления артелью – общее собрание колхозников– подменялось, как правило, собранием представителей. Средние размеры посевов совхозов возросли в результате их укрупнения в 3–4 раза. Были созданы гигантские и совершенно неуправляемые колхозы и совхозы, имеющие пахотную площадь до 30 тысяч гектар и объединяющие до 120 деревень. В таких хозяйствах жить и работать было невозможно, и люди стали бросать обжитые сельские места и уезжать в город. По самым скромным подсчетам за три с половиной года из сел убежало 7 миллионов человек. С этого времени прерывается связь крестьянских поколений. Сельские дети, выросшие в квартирах городского типа, уже не хотели иметь дела с землей, и после окончания школы убегали в город. Молодежи в селах не стало. Обездоленные старики умирали. Страна сразу же ощутила дефицит продовольствия. Пшеницу стали закупать за рубежом, а с ее завозом и появились прожорливые колорадские жуки и какие-то неистребимо зловредные бабочки.

Тут бы остановиться Никите Сергеевичу, задуматься над содеянным, попробовать исправить свои ошибки. Однако не такой он человек, чтобы каяться. Хрущев ездил по районам, колхозам, проводил многочисленные собрания и митинги, на которых говорит, что он все делает правильно, а вот на местах этого не понимают. Он дал команду исключать из партии председателей колхозов и директоров совхозов, не справляющихся с планом поставок или не согласных с его установками.

– У нас много районов, – говорил он на совещании в ЦК КПСС, куда были приглашены первые секретари обкомов партии и председатели облисполкомов, – где колхозный актив, из которого берутся председатели, уже пропился… кто способен заработать больше, ушел на предприятия, в город. Остались Шавель да Павел, да Колупай с братом, которые больше не могут заработать. Немного заработает, немного украдет – и сводит концы с концами. Вот на таких кадрах райком изворачивается.

В отношении колхозов Хрущев занял позицию, диаметрально противоположную той, что была объявлена Сталиным в «Экономических проблемах социализма в СССР». В этой работе отмечалось, что колхозная собственность уже начинает тормозить развитие производительных сил и задача состоит в том, чтобы постепенно, но неуклонно, без колебаний превращать колхозную собственность в общенародную.

Что касается Хрущева, то он считал, что артельная форма колхозов является единственно верной формой коллективного хозяйства на весь период социализма. Однако, когда эта идея вошла в противоречие с действительностью, он предложил направить городских специалистов в деревню для поднятия сельскохозяйственного производства. О возможности подобрать таких людей в самих колхозах или пойти по пути, указанному Сталиным, он не говорил. Такие мысли, судя по всему, ему даже в голову не приходили.

Остановить реформаторский зуд Хрущева было невозможно. Собственно, это никто и не пытался делать. Подчиняясь партийной дисциплине, ему больше кивали, поддакивали, похваливали, соглашались. А Никита Сергеевич, надувая щеки, выпячивая грудь, произносил одну речь за другой. Тогда еще родился анекдот: спрашивают, можно ли в газету завернуть слона? Отвечают: можно, если в ней напечатана речь Никиты Сергеевича.

Возражал и спорил с Хрущевым по его реформаторским затеям и инициативам только Молотов. Когда Хрущев решил сразу же освоить 40 миллионов гектар целинных земель, тот пытался его остановить:

– Поспешность может повредить делу, – сказал Вячеслав Михайлович. – Я не против целины, но не в таких масштабах. Лучше технику и те деньги, которые у нас есть, вложить в обжитые центральные районы России. Надо поднимать Нечерноземье, а то оно совсем обезлюдело. А целину осваивать постепенно с учетом возможностей.

Хрущев отмел это предложение и обвинил Молотова в непонимании сути дела.

– Ты враг целины, – сказал он, – и говорить с тобой не о чем.

Прошел год. Проблемы освоения целины вынесли на заседание Президиума: средства были израсходованы, собранный урожай оказалось негде хранить и он сгнил на корню или в буртах. В общей сложности получили по 1,5–2 центнера с гектара. В целинных краях началась экологическая катастрофа – пылевые бури, уничтожены небольшие озера, реки и богатые ягодные рощи, где раньше гнездились птицы.

Выступал Молотов и против хрущевской затеи о ликвидации министерств и создания совнархозов (советов народного хозяйства). Он считал это дело совершенно не подготовленным. Молотов написал целое послание в Президиум ЦК, но его так и не рассмотрели.

Против ликвидации отраслевых министерств выступил и заместитель председателя Совета министров Тевосян, назвав это намерение «ошибкой», а на второй день, в подкрепление своих слов, послал Хрущеву записку, в которой изложил аргументы против предполагаемой реорганизации. Он доказывал, что эта реформа приведет к отраслевой разобщенности и нанесет ущерб единой технологической политике.

Почувствовав в Тевосяне непреклонного противника своих замыслов, Никита Сергеевич отправил его послом в Японию. Все остальные, несогласные с его идеей, боясь расправы, стали помалкивать.

Вскоре стало ясно, что совнархозы не жизнеспособны, а экономика страны основательно подорвана.

В отношении Молотова Никита Сергеевич также не остался в долгу. Чтобы ограничить его влияние на решение внутренних и внешнеполитических вопросов, он стал беспардонно вмешиваться в работу МИДа, возглавляемого Молотовым. Министерство иностранных дел, по указанию Хрущева, начали «укреплять» членами ЦК.

– Вопросы внешней политики, – разглагольствовал Хрущев, – это крупные политические вопросы, и они должны быть в руках Центрального комитета, а не в руках чиновников. Поэтому в МИДе должны работать достойные люди, и мы теперь там таких имеем.

Молотов понимал конечную цель этих выступлений, но ничего не мог этому противопоставить. Хрущев прибрал Министерство иностранных дел к рукам, и вскоре весь мир содрогнулся от его дипломатических инициатив. Он поссорился с Ки таем, балансировал на грани войны по германскому вопросу, в качестве доказательств своей правоты стучал в ООН по столу туфлей (с тех пор хрущевскую дипломатию стали называть «башмачной») и, наконец, спровоцировав Карибский кризис, поставив мир на грань ядерной войны.