– Хочешь поговорить о каком-нибудь из них?

– Хочу.

Мы оба рассмеялась. Боже, Адам никогда не угомонится.

– Мне снился монстр Рафаэля.

– Монстр Рафаэля?

– Да, он присутствовал в моем сне.

– И что он делал?

– Проводил в нем свое свободное время.

Адам посмотрел на меня «умничаешь, да?» взглядом.

– Мне было страшно.

Он кивнул и признался:

– Мне тоже снятся плохие сны.

– И монстры?

– Можно и так сказать, - улыбнулся он.

Мне очень нравится улыбка Адама – она настоящая.

– Без шуток, Адам. Тебе когда-нибудь снился монстр?

Он серьезно посмотрел на меня. Очень, очень серьезно.

– Да, Зак, мне снились монстры.

В эту минуту я оценил то, что требуют на терапии от нас – честность. Адам – мой психотерапевт, и он со мной действительно честен. Он совершенно прав насчет Рафаэля, и мне тошно от этого. Я действительно люблю Рафаэля, так почему же так разозлился, когда он спросил о моих чувствах к нему? Я действительно хочу, чтобы он был моим отцом. Но в душе я вечно мечусь – в какие-то дни хочу, чтобы Рафаэль был моим отцом, в какие-то – чтобы моим отцом был Адам. Да, да, я знаю, что это все нездоровыемысли.

3.

Несколько вечеров назад Рафаэль в нашей комнате рисовал картину. Все что нужно для рисования он накупил в художественном магазине в один из еженедельных выездов из центра. Этот парень умеет рисовать. Он терпелив и может часами корпеть над картиной. Никогда не видел никого, кто мог бы так сосредотачиваться над чем-то. Я его и спросил:

– О чем ты думаешь, рисуя?

– Не знаю, Зак. Я рисую не думая. Когда ты только начинаешь рисовать… - он ухмыльнулся, замолчав, и поправил сам себя: - Когда яначинаю рисовать… - Он так и не закончил свою мысль, мы оба покатились со смеху и никак не могли перестать смеяться. Я серьезно – мы с ним заливисто хохотали. В этом не было ничего смешного, но мы ухохатывались – в нас умещалось слишком много чувств, с которыми мы не знали что делать, которые перемешались внутри нас в один сплошной клубок и требовали, чтобы мы отделили их одно от другого, - поэтому порой мы просто… смеялись.

Когда мы просмеялись, Рафаэль сказал:

– Понимаешь, рисование иногда похоже на смех. Дело не в технике и даже не в навыках. Ты можешь учиться рисованию, но так и не стать художником. Можешь заучить наизусть цветовую палитру и знать, как правильно смешивать цвета, но так и не стать художником.
– Он кивнул.
– Да, думаю, так оно и есть. Для меня. Я не художник, Зак. Просто внутри меня хаос, и я не могу с ним жить. Я пытался пить. Я испробовал много чего, и большинство из этого меня убивало.

Я подошел к нему и взглянул на картину. На заднем плане притаился монстр, на переднем – книги, колосистое поле, лицо мужчины, древнего как сам бог, пылающие небеса и разрозненные буквы, стремящиеся стать словами. Все это напомнило мне музыку, трубу мистера Гарсии.

– Тебе больно рисовать это, Рафаэль?

– Чертовски больно.

– Тогда зачем ты это делаешь?

– Могу я тебе кое-что сказать?

– Всё что угодно.
– Мне хотелось сказать этим: расскажи мне всё, абсолютно всё. Хотелось закричать, что иногда я читаю его дневник. Меня мучило то, что я не могу ему в этом признаться. Я боялся, что он возненавидит меня за это. Я бы на его месте так и сделал. Правда. Я же сам себя ненавижу за это, так почему бы и ему не возненавидеть меня?

– Мне было больно почти всю мою жизнь. Я пытался делать вид, что это не так. Я даже сам поверил в собственную ложь. Я лгал всю свою жизнь, Зак, в попытке убежать от этой боли. Ужасный способ жить. Пусть лучше мне будет больно.

– Когда-нибудь эта боль отпустит нас, Рафаэль?

– Не думаю, Зак. Если я рисую и не чувствую при этом боли, то картина для меня не имеет значения. Если она не имеет значения, то значит нарисованное – нереально, и я нереален.

– Но почему нам так больно?

– Не знаю.
– У него изменилось выражение лица, и я знал, что он думает и не мешал ему думать, понимая, что он хочет мне что-то сказать.
– У меня новая теория, - произнес он.
– Если я преуспею в способности чувствовать сильную боль, то преуспею и в способности чувствовать счастье.

Он улыбнулся, произнеся слово «счастье», и это была одна из его искренних улыбок, а не их тех – я-прочищаю-горло улыбок.

Я смешался. Слова «боль» и «счастье» бумажными клочками лежали на дне моего сознания, и я не знал, что о них думать.

– Рафаэль?

– Да?

– У нас у всех есть монстры?

– Да.

– Зачем Бог наделяет нас столькими монстрами?

– Хочешь знать мою теорию?

– Конечно.

– Я думаю, что этими монстрами нас наделяют другие люди. А бог, может быть, тут совсем не при чем.

– Ты говоришь сейчас о своем дяде?

– Да, о нем. А тебя, Зак? Кто наделил монстрами тебя?

– Не знаю.

– Я думаю, знаешь.

– Я не люблю думать об этом.

Рафаэль некоторое время молчал, рисуя.