В целом — получилось. Резво, живо, с перчиком. Главный был доволен. Сам журналист Самохин тоже. Особенно радовало то, что когда часов в пять главный увидел тассовку об убийстве Батинкова и принялся реветь и топать ногами, как искусанный злыми мухами носорог, причем мухой обзывал своего криминального обозревателя, то бишь Максима, он немедленно сумел утишить яростный начальственный зуд, положив пред светлы очи уже готовую статью в номер. И не какую-то там информашку: по сообщению пресс-центра ГУВД… информированный источник, пожелавший остаться неизвестным, полагает… и утверждает, что у следствия пять версий, идет следствие… подробности потом… А полноценный материал, даже с претензией на анализ. Знай наших!

Значит, опять будут хвалить на редсовете, а от патрона можно будет добиться дополнительных льгот.

Все прекрасно — даже репортерская заначка в виде странного, строго говоря, киллера с кинжалом имеется. И только жены дома нет. Беда такая.

Максим прыгал и скакал вокруг дома — не потому, что беспокоился. На улицах, конечно, творится бес знает что, но в этом случае как раз предпочтительнее сидеть дома у телефона. Он крутился на улице потому, что в однокомнатной, пусть и старого образца, квартире ему было тесно и душно. И некому горло перекусить. Но пусть Нинон только появится, он знает, что сказать и сделать. И пошли они все с этой библиотечной работой. На многозначительном «пошли» Максим увидел три явно знакомых силуэта.

Нина — все равно нелепая, хоть он и заставил ее приодеться: все же жена самого известного репортера в Петербурге, а не просто «мышка» из «Публички». Лохматый Глеб — давно он не показывался на глаза, но ничуть не изменился: те же очки, потертые джинсы и язвительный взор. И кто-то третий — не такой знакомый, но наверняка тоже из их научного сообщества. Пусть только подойдут поближе. Ждать пришлось недолго.

— Добрый всем вечерок. Я прямо-таки заждался, прямо и думать не знал, что случилось. У вас, наверное, был симпозиум научный, а прибегнуть к помощи сугубо буржуазного изобретения, именуемого в просторечии автоответчиком, мы не догадались. Потому как размышляли преимущественно о возвышенном. О дневниках Екатерины Великой и первом издании «Декамерона». Или о чем еще принято думать в ваших кругах?

— В наших кругах прежде всего принято быть вежливым. Всегда и со всеми. А в ваших?

Максим почувствовал, как у него на загривке шевелятся волосы. Глеб тоже понял, что сейчас встанет на дыбы.

— Что ты, Глебушка, какие круги? Там у них сплошные овалы и эллипсы — кто кого на кривой козе объедет. Об этом думают, а о вежливости — нет. Времени не хватает.

Дивно! Удар в спину от родной жены. Максим как-то быстро забыл, что он первым начал придираться. Забыл и о том, что наедине супруга иногда и позволяла ее пошпынять, а при посторонних, особенно если посторонние — это коллеги по научному миру, ни за что и никогда.

— И что, несмотря не бедственное положение родной, фундаментальной, академической, симпозиумы затягиваются за полночь?

— Интересные биологические часы у журналистов, — холодно ответствовал Глеб. — Но раз так, не смею задерживать. Вам, видно, спать пора, и, верно, «Спокойной ночи, малыши!» уже показали. Счастливо, Нинон. — Он привычно чмокнул Нинину щеку, кивнул милиционеру: — До свидания.

Коля Горюнов растерянно молчал. Человек молодой и не очень семейный (два месяца совместного ведения хозяйства с очень красивой дамой лет тридцати — не в счет, он, может быть, и втянулся бы, но дама быстро вышла за голландца), он не привык к сценам из супружеской жизни.

— Ладно, я, пожалуй, тоже пойду. — Оперативник сразу позабыл, что это Максима он собирался известить о новой кинжальной волне. Он потоптался еще секунду и круто развернулся на каблуках.

— Коля, как же вы с этими… — Закончить фразу Нина не успела. Максим вдруг узнал недавнего знакомца и распереживался страшно. Переживал за собственную репутацию. Это с гнилыми библиотечными трудягами можно быть немного капризным, слегка непредсказуемым творцом. Они сами люди творческие, — если не примут, то поймут. Для правоохранительных органов Максим разработал другой имидж: сильный, уверенный. Образ человека, знающего все от «а» до «я» и умеющего справиться со всем «от» и «до». Он срочно кинулся исправлять положение. Прежде всего натиск и честность.

— Коля, постой, ты куда бежишь! Ты ж наверняка по мою душу. Какие новости-то! — Если журналист хочет удержать человека, он его удержит, всенепременно. В ход пойдут химически чистые — лесть, сила, лукавство, даже притворная кротость. — Тебя сегодня в Главк вызывали в связи с событиями? Нет? Я не понимаю, о чем они там думают, ведь ты первый же, первый… Я не знаю! Постой, ведь без тебя они не смогут…

Сплошные недомолвки. Тем не менее Коля остановился. Еще бы, Максим искушал его, как библейский змей Еву.

— Что стряслось-то? Я сегодня по одному темному убийству на участке работал. В отделение только заглянул на минутку.

Да чего здесь говорить, пойдем ко мне. Нина ужин сварганит. Ты небось не ел толком!

Нина тихонько веселилась. Уж очень ее грозный супруг походил на веселого рыболова — наживка, подсечка, и с ведром домой.

О делах говорили и во время ужина, и после него. Русские люди не так заботятся о пищеварении, как англосаксы. Коля поведал журналисту об их походе к Пиковой Даме. Это пока они дожидались спагетти. (Опять спагетти! Именно это блюдо позволяет надолго отходить от плиты, а Нина не хотела что-нибудь упустить.) Поедая макароны — когда речь шла о действительно важных и интересных вещах, репортер Самохин забывал о своих кулинарных притязаниях и претензиях, — Максим рассказал о смерти Бати и о странном киллере с кинжалом.