Урезонивать пьяных Лизавета умела — телевидение это то место, где сухой закон, объявленный руководством всех уровней, игнорировался всеми и всегда. Лизавета знала, как привести в чувство видеоинженера, который не может поставить метку «вход» и «выход», умела сыграть на самолюбии оператора, который вчера горевал о том, что снимает репортажи, а не фильмы с Тарковским, и сдабривал тоску напитками существенно более крепкими, чем чай.

— Гришенька, что за подарок?

— Ладно. Мне это все не нравится, но я тебе скажу, — я видел кассету, с которой работал Кастальский. У него, знаешь ли, такая необычная маркировка всегда. Какие-то яблочки, огурчики, прочая закусочка.

— И что? Все его кассеты изъяли…

— Нет, дорогая, сегодня видел, причем, кажется, ту, где записано интервью с этим прокурором, из-за которого вы все так носитесь.

— И где же ты ее видел? — терпеливо допрашивала разговорчивого Гришу Лизавета.

— В вашем архиве, так-то вот. Зачем он ее туда поставил, а? И зачем я тебе это говорю? Сам не знаю.

— Гриша, ты гений и будешь гением вдвойне, если скажешь, где она стоит.

— Скажу, куда я денусь, ни в чем не могу отказать красивой женщине, даже если знаю, что она делает глупости. Она стоит на самой верхней полке, с левой стороны, и на боку у нее такое красивенькое яблочко.

— Ты ее не брал?

— Нет. — Гриша все больше растягивал слова. — Зачем она мне? Я же не сражаюсь за справедливость, я обыкновенный обыватель, жмущий на кнопки видеомагнитофона.

— Талантливо жмущий, — утешила горюющего Воробьева Лизавета. — Ну ладно, пока.

Саша Смирнов внимательно слушал разговор и явно не понимал подобного стиля общения.

— Он действительно гений?

— Да, но мы говорили не об этом. — Лизавета лихорадочно размышляла, стоит ли рассказывать Саше о кассете и о странной оговорке Балашова насчет трений, возникших у блока «Вся Россия» с Кастальским. — Слушай, тебе не кажется, что мы занимаемся ерундой? Ты сегодня весь день копался во вполне бесполезном грязном белье кандидатов в депутаты. И что это дало?

— Меня «предупредили», к тому же Олег мог выяснить нечто поважнее…

— И за это его убили. Не говори глупости, за это только по морде бьют.

Саша кивнул грустно.

— Ты права, но я не знаю — почему-то мне не верится, что это убийство просто так. Не бывает таких совпадений. Ведь Кастальский встречался с Локитовым.

— Откуда ты знаешь? — Лизавета налила ему еще чаю.

— Сказали. Я потом проверил — встреча даже зарегистрирована у помощника — интервью с корреспондентом таким-то, сорок пять минут.

— А кто снимал?

— В смысле? — Все-таки люди далекие от телевидения не всегда врубаются в специфику. Лизавете пришлось объяснять.

— Мне тоже говорили, что Олег брал интервью у прокурора, видео видел монтажер, с которым он работал. Но о чем? Это может знать оператор, записывавший беседу. Я попробую выяснить кто.

Саша шумно прихлебывал чай, потом укоризненно покачал головой:

— Мы неправильно работаем. Ты что-то узнаешь и скрываешь, я, честно говоря, тоже. Так дело не пойдет. Давай составим план. — Он опять вытащил из-за пазухи толстый блокнот, и опять Лизавета умилилась — с такой тетрадью Саша Смирнов точно выглядел как Ломоносов, подходящий к Москве, — Ручка есть? — Лизавета протянула ему «паркер». — Итак, версия первая. Кастальского убили грабители, здесь нам ловить нечего. Я проверял — наводок вроде не было, а если грабили случайные люди, мы их никогда не вычислим. Ставлю крест. — Он действительно нарисовал жирный крест напротив цифры один. — Версия вторая — убийство связано с его работой на блок «Вся Россия». Здесь надо копать и копать. Я тебе еще не все рассказал про их лидера — Балашова. Деятель он весьма крутой, и связи у него крутые. И сейчас я подумаю, как можно работать по этой версии. Но теперь у нас появилась третья версия — убийство Локитова и убийство Кастальского тесно связаны, тогда…

Лизавета внимательно слушала оперуполномоченного Смирнова. Его идеи и предположения были просты и незамысловаты. Восхищало его упорство.

— Саша, а зачем тебе это нужно? Карьеру делаешь?

Лизавета тут же пожалела о своих словах, но сказанного не вернешь. Можно только извиниться. Что она и сделала.

Необычно ранние телефонные звонки стали теперь фактом Лизаветиной жизни. Почти привычкой. На этот раз звонил Главный. Редчайший случай.

Он немного помялся — ни один разговор главный редактор новостей не мог начать бодро и энергично. Потом спросил:

— Ты не могла бы сейчас приехать на работу?

— А что случилось? — Лизавета совершенно не пылала трудовым энтузиазмом, а такие вопросы обычно задают, когда надо кого-нибудь подменить.

— Да тут такое дело, звонили из прокуратуры, будет пресс-конференция.

— Ну и что? — со всем возможным безразличием ответила Лизавета.

— Говорят, нашли того, кто убил прокурора города, а ты вроде работала эту тему?

Лизавета чуть было не назвала патрона безмозглым кретином — ведь именно с этого надо было начинать. А то можешь — не можешь, тюфяк, одним словом.

— Еду. — Лизавета швырнула трубку и засуетилась — удар по выключателю кофеварки, хлеб — в тостер, сама — в душ.

На сборы ушло двадцать пять минут, из них десять на грим.

Еще через полчаса Лизавета была на студии.

Пресс-конференция начиналась в десять, они успели.

Лизавета сидела в ряду других журналистов и с любопытством оглядывала зал. Ряды кресел для тех, кто будет отвечать на вопросы, микрофоны, деловито бегают помощники, галдят репортеры. Ни следа той растерянности, которая охватила городские власти в день, когда стало известно о смерти прокурора.