Она опять услышала, что позади кто-то едет. Анна отступила в сугроб. Ездок бранился и погонял лошадь, чтобы рысью проехать мимо. Вот и проехал. Развалился в санях, вытянул закутанные ноги, спрятав голову в воротник шубы, чтобы не смотреть на путника, — вдруг попросит придержать коня и подвезти! Спустя минуту подвода пропала в метели, словно ее и не было.

От церкви до дороги в имение — только две версты. Анне казалось, что она прошла десять, двадцать, может быть и больше. Разве могла она сосчитать? Ноги еле двигались, ее шатало, она не знала, по дороге идет или сбилась и бредет по снежному полю. Где-то левее, словно бы на высокой горе, блеснул красный огонек, потух и сверкнул снова. Возможно — показалось только, уже не верила глазам.

И вдруг тут же, чуть впереди, в пяти шагах от нее вырос темный каменный столб с пышной снежной шапкой. Да, направо, под острым углом сворачивает с большака дорога. Без размышлений Анна ступила на нее, словно путь этот давно был знаком. Нет, ничего она не знала, ничего не думала и не хотела думать, только чувствовала свое тело как одну сплошную болячку. Не соображала даже, держит ли еще в руках ребенка, или он выпал из шали. Казалось, если бы упал на сугроб, она, равнодушно перешагнув, пошла бы дальше. Нет! Никуда бы не пошла, легла бы рядом и осталась на снегу. Спать и, может быть, еще глоточек воды, — больше ничего не хотелось.

Начался крутой спуск, внизу темнел волнистый кустарник. Когда она сошла вниз, метель внезапно стихла, ветер шумел где-то далеко позади. Занесенные снегом верхушки кустов торчали, как щетина разлегшегося борова. В сознании неясно всплыло — здесь были старые, заброшенные ямы, из которых брали глину для Айзлакстского кирпичного завода, — жуткое место, летом в густых зарослях сын кирпичника скрывал краденых лошадей. После дикого шума и визга метели было необычайно тихо, как на кладбище. Анне казалось, что ей уже не выбраться из этих ям. Готов был вырваться отчаянный крик.

Но в этот миг что-то толкнуло ее в спину, она обернулась. Стоит небольшая лохматая лошаденка, гнедая или рыжая — не разберешь, вся покрыта инеем, скорее всего чалая. Большие уши насторожены, — что это за человек шатается в такую пору посреди дороги, из-за него пришлось остановиться. Низкая дуга легла почти на спину, к дровням привязаны санки с поднятыми вверх оглоблями. Ездок, перегнувшись, смотрел на нее. Это сам Цинис из Лейниеков, Анна его немного знала, — диваец, только жена его из айзлакстцев. Она была так измучена, даже не почувствовала ни удивления, ни радости оттого, что тот, кого она искала, неожиданно оказался перед ней. Должно быть, и Цинис где-то встречал Анну, возможно слышал о ее судьбе и теперь догадался, что идет именно в Лейниеки. По крайней мере ни о чем не стал спрашивать.

— Садись на санки, — сказал он. — Сидеть не особенно удобно, мешка у меня с собой нет, но делать нечего. Э, да тебя всю занесло! — Заметив, что она стоит чуть живая, едва не падает, быстро слез, чтобы поддержать. — Ты совсем как загнанная лошадь! Нет, каков Осис! Разве не мог запрячь коня и привезти тебя?

Для Анны это слишком длинный разговор, чтобы начинать его. Лейниек посадил ее на санки, принес с дровней дерюгу, которой на стоянке прикрывал лошадь, закутал страдалице ноги. Он был довольно толстый и, нагибаясь, сильно пыхтел.

— Узелок свой положи на колени, тогда будет легче держать, — учил он. — И садись боком. Уже недалеко, но у берегов Даугавы всегда сильно дует.

На санках сидеть было действительно неудобно, но Анне казалось, что ее посадили в сани самого священника, под медвежью полость. Сразу перестало колоть под лопатками, ноги понемногу согревались, только тяжесть тела еще ощущалась в каждой жилке. Лошаденка шагала не спеша, чувствуя под снегом неровности и скользкие места, где нужно ступать осторожно. Цинис обернулся и для большей уверенности крикнул, правильно ли он угадал, что Анна идет в Лейниеки? Она ответила односложно, не хотелось шевелить губами — совсем замерзли, даже не узнавала своего голоса… Лейниек понял, покачал головой и вздохнул.

Когда проезжали мимо барского дома в Айзлакстском имении, там во всех окнах верхнего этажа горел свет, казалось, что оттуда сквозь метель струится тепло. Около плетня яблоневого сада намело высокие волнистые сугробы. Анне чудилось, что ее качает на глубоких ухабах. В открытом поле метель снова так закружила, что пришлось закрыть глаза, — лошадь сама находила дорогу. Ветер нестерпимо колол лицо ледяными иглами. В Сайгалах люди с фонарями шли из хлева. Лохматая собака спокойно наблюдала за проезжавшими. Собаки не лают только на самых близких соседей, значит где-то недалеко Лейниеки, по ничего не видно, даже лошадь расплывалась темным пятном.

Спустились в узкую крутую ложбину, — летом, вероятно, она была еще глубже. Цинис крикнул Анне, чтобы хорошенько уперлась ногами в передок саней, а то еще вывалится. Сани то взлетали вверх, то падали вниз, — ехали как по ступенькам.

Повеяло хорошо знакомым, острым на морозном воздухе запахом дыма. Где-то низко, казалось — у самой земли, мелькнул огонек. Подъехали к риге и остановились. Цинис помог Анне сойти и поддержал ее, она пошатнулась, — ноги онемели.

— Беги в дом, в тепло, — торопил он. — Собачья погода оттепели не будет дня два. Хорошо, что завтра никуда не надо ехать… Ах, да! Ведь там тебя не знают. Я пойду вперед.