…Он вспомнил детство, мать, деревенскую церковь, где она пела в хоре и куда часто водила его с собой. Затем он вспомнил брата Степана, который умер от какой-то болезни на 16-ом году жизни. Когда его отпевали, мать почему-то не принимала, как всегда, участия в службе, и Коля её спросил: "Мама, а почему ты не на крылосе?" И мать, тогда неожиданно заголосив, зашлась в рыдании, так что женщины увели её под руки в придел, а мальчику дали пожевать хлеба. И всё это неизвестно откуда всплыло, вспомнилось, будто Николай только что стоял рядом с гробом своего старшего брата, которого он пережил на столько много десятков лет.

Затем Круглову вспомнилась весёлая молодая жена, предвоенные годы, сын, и то, как жена провожала их обоих на фронт, и как по-бабьи ревела, будто знала уже недоброе; как они с сыном ехали в одном эшелоне и почему-то так мало разговаривали друг с другом. Только тогда заметил Николай, что сын курил, и ничего не сказал ему на это, и сам закурил тоже. И оба понимали: война… А потом их распределили по разным поездам, и Круглов уже больше никогда не видел сына. И только он ступил на линию фронта, как сразу же их дивизия оказалась в окружении. Чудом удалось вырваться к своим, и свои поверили, не расстреляли и не отправили в лагерь, а только до самого 47-го ему пришлось работать и ночевать за колючей проволокой на закрытом военном Заводе.

"Ве-ечный покой подаждь им, Господи…" — пропел священник, и Николай снова вернулся из прошлого. И тогда он подошёл к "ящику", купил свечку, и, неумело перекрестившись, поставил её на Канон.

Перед концом службы священник, оказавшийся самим митрополитом, Крутицким и Коломинским Ювеналием, как узнал о том дядя Коля от какой-то старухи рядом, читал проповедь, в которой призывал следовать примеру неких святых великомучеников, много раз сладко повторял слова "надо" и "подобно как".

Затем под богородичное пение состоялась церемония торжественного ухода митрополита. Какая-то старуха, сгорбившись в три погибели, поспешно раскручивала толстый рулон ковровой дорожки, по другому концу которой уже шествовал митрополит со свитой. Один из свиты забежал вперёд митрополита, остановился перед Николаем и, сказав: "Петь надо! Всем надо петь!" — повернулся к нему спиной и сам что-то запел. Окружавшие Николая люди тоже запели. Митрополит прошествовал, властно благословляя направо и налево.

"Вот чья, поди, "Волга"-то стоит у входа," — подумал Николай, и, потеряв интерес к церемонии, вслед за митрополитом тоже направился в выходу.

После некоторой задержки, выйдя из церкви, он ощутил в горле твёрдый ком. Безо всякой его воли необычное чувство трагического подступило к нему и, как бы, схватив его, заявило: " Вот она, Коля, какая на самом-то деле жисть!"

За воротами монастыря он поспешил закурить, не спеша направился по берегу озера, куда-то — вокруг всего "Некрополя".

Поднимаясь вверх по Лужницкому проезду, у магазина "Берёзка", Круглов остановился, чтобы дать прикурить молодому парню, с длинными волосами. Он угостил подростка "Беломором" и спросил:

— Чего не стрижёшься-то?

— А зачем? — ответил парень вызывающе.

Николай ничего не сказал, помолчал. А парень добавил, как бы оправдываясь:

— Хипую я, отец…

— А тут, что, только иностранцев пускают, в энтот магазин-то? — поинтересовался дядя Коля.

— Да, только для белых! — ответил парень, сплёвывая перед собой на асфальт.

— И чего ж здеся продают?

— Продукты.

— Ишь ты! Продукты! — повторил дядя Коля, доставая себе другую папиросу и тоже закуривая. — Тоже, поди, люди… То-ж, поди, исть хотят…

— Они-то — люди. А мы, вот, хто? — парень закашлялся от дяди Колиной папиросы.

— Они. Что, особенные какия, что-ли?

— Хто? Иностранцы? — переспросил парень и сам ответил, — Конечно! Не то, что мы с тобой!

— Да не иностранцы, а продукты! — поправился дядя Коля.

— Продукты тоже особенные: не про нас, — парень бросил недокуренный "бычок" прямо под ноги прохожему, шедшему в магазин. Папироса, подхваченная порывом ветра, испуская искры и опережая прохожего, покатилась по всему тротуару к стеклянным дверям магазина, которые в этот момент открыл было выходивший покупатель. Но то ли от испуга, вызванного искрами, то ли от порыва ветра, он не удержал дверь, и она ударила по его целлофановому пакету, с надписью "Berioska Shop". Послышался звук разбитого стекла.

— O! My Goodness! — воскликнул иностранец и, передав дверь входившему покупателю, остановился, заглянул в пакет, посмотрел на Николая и длинноволосого парня, отчего-то глупо улыбнулся и, заметив слева, у входа, урну, не долго думая, опустил свою покупку туда вместе с пакетом и направился назад в магазин.

— Что же ты так бросаисси папиросами! — упрекнул парня Николай. — Ведь то иностранцы же здеся!

— То-то и оно, что одни иносранцы! — огрызнулся длинноволосый, — Развели тут чистоту! И думают, что везде так! Зажрались, небось, у себя, сволочи!