Сигарета незаметно сгорела, обожгла пальцы. Вишневский бросил окурок в пролёт между лестницами, чиркнул спичкой, чтобы снова закурить. Сделав затяжку и не давая погаснуть спичке, он осветил ею торец перил: там, куда не попала краска, перила обнажились жёлтым цветом…

"Ишь, сколько раз красили, и каждый раз ни разу не догадались торец покрасить…" — подумал он.

Спичка погасла. Алексей затянулся сигаретой ещё раз — и его мысли побежали дальше…

Ему припомнилась Нина, с которой у него был армейский роман. Он вспомнил молодую, смеющуюся девушку, с тонкой фигуркой, простую, вот-вот готовую запеть и закружиться среди белых берёз…

"Так, вот почему я не пою!" — будто ударило Вишневского по голове, и он увидел вдруг рощу, где они встречались, и вспомнил разом те ощущения, которые он испытывал, покоряя девичью невинность своему ненасытному солдатскому желанию. Как сильно разнились те ощущения и чувства с сегодняшними! И что самое главное! Ведь, оказывается, были чувства! И ещё какие! Почему же он решил тогда, что не любит её?

"Дурак!" — сказал он вслух и сплюнул на ступеньки.

И ему стало невыносимо тошно от мысли, как цинично он обошёлся с Ниной. И ведь не предполагал тогда, что спустя много лет будет сидеть ночью на лестнице и с горечью вспоминать и сожалеть о прошедшем, которого невозможно вернуть. Не думал, что на самом-то деле он любил её, хотя и такою неумелою любовью, что не смог понять и разобраться в себе…

"Может быть, моё разложение-то началось с того самого момента, когда я оставил её с чемоданами…" — подумал Алексей. — "Может быть, из-за этого-то низкого поступка я несчастлив и подавлен на протяжении вот уже многих лет? И только, вот, сейчас понял это?"

Алексею припомнился разговор с дядей Колей, когда он поведал ему свою историю с Ниной.

"Почему Николай сказал ему тогда: "Здорово ты их надул!" — размышлял Вишневский. — "Да… Главное для меня тогда было надуть, выиграть, победить и даже унизить… И всё это — следуя нормам поведения окружавшей меня солдатни — должно было превознести меня до уровня героя… И покидая армейскую часть навсегда, я знал, что оставляю за собой историю, которую будут после меня вспоминать и передавать из года в год, как анекдот про "бравого солдата"… А получилось наоборот… Я проиграл…

Неужели в победе — одобрение? Почему победителей не судят? Нина, ведь, даже не попыталась меня разыскать… А ведь могла бы… Наверное, и Николай не решился судить… Или не захотел задевать моих больных струн… Потому и ответил так, будто одобрил мой поступок… А ведь при этом не улыбнулся даже… Другой бы долго смеялся… Я, наверное, хотел именно этого от него… Тогда бы я смог как бы списать с себя ещё раз ответственность: ведь, если одобряют, то вроде как прав… Может быть, я и задумался-то над этим теперь по-настоящему и серьёзно только оттого, что Николай не засмеялся… Да, непростой он мужик!.."

И Алексею припомнился образ Николая… Смуглое морщинистое небритое лицо, часто улыбающееся… Узкие щёлки глаз… Неспешная уверенная в себе походка, будто бы — моряка, несмотря на пьяное состояние… Практическая смекалка, какая-то природная изворотливость и, вот теперь — это его новое качество, незаметное на первый взгляд: глубокая человечность и понимание — безо всякой попытки осудить…

"Хорошо бы его ещё раз повидать!" — подумал Алексей. — "Только опасно встречаться — обязательно с ним напьёшься!"

Открылась дверь. Появилась жена.

— Алексей, ты чего сидишь? Я уже успела заснуть! Времени, знаешь, сколько?!

— Иду-иду! — Вишневский бросил в сторону окурок и стал спускаться вниз.

— Вот что, Люба, — сказал он, закутываясь в одеяло, — Надо бы мне отдохнуть от всего… Уехать куда… Возьму-ка я отпуск…

Всю ночь Вишневский провёл в бессоннице из-за комаров. Приходилось несколько раз подниматься, включать свет и, с тапком в руке, выискивать хитрых тварей, притаившихся на тёмных предметах мебели, потолке и стенах. Но сколько Вишневский ни умерщвлял насекомых, оставляя кровавые пятна на месте их гибели, — когда выключался свет и он оказывался в постели, — вновь слышалось комариное гудение; Алексей прятался с головой под одеялом, но долго там пробыть не мог и высовывался подышать свежим воздухом… Комары не медлили сесть на лицо. Вишневский хлопал себя ладонью, ему казалось, что он попадал в цель, но комары, тем не менее, не переводились… Ворочаясь с боку на бок, он то и дело невольно будил жену, которую комары почему-то не кусали, пока, наконец, не понял, что этой ночью спать ему решительно не дано.

И Алексей поднялся в который раз с постели, надел халат и открыл балконную дверь. Звёздное небо, плескавшееся за окнами, хлынуло в комнату. Не дожидаясь, чтобы оно всё вытекло, Алексей поскорее перешагнул через порог и закрыл за собою дверь.

Он долго стоял, запрокинув голову вверх и пил небесную протоплазму, пока от напряжения не заболела шея. И тогда, очнувшись от забытья, он как-то остро осознал то, что больше не находится в больнице. Кроме этой мысли в его голове роилось множество других, но все их перевести на человеческий язык было нелегко. Да и не хотелось. Одна лишь была о том, что он снова принадлежал себе, вдохновляла и чертила захватывающую перспективу. Алексей снова и снова запрокидывал голову, глядя на звёзды, и упивался рождавшимися странными ощущениями.

Медленно небесная протоплазма опускалась через его темя, заполняя собою всю голову, весь мозг, вытесняя его "Я" из сознания и проникая в самое сердце. И когда она доходила до сердца, он, будто, просыпался, и частица его былого "Я" вылезала откуда-то из пяток и трепетала, готовая раствориться. И тогда, словно, разряд молнии пронизывал всё его существо, по груди растекалось неизъяснимое блаженство, а его "Я" выплёскивалось через голову вместе с протоплазмой обратно в Космос, но потом сразу вновь волной возвращалось обратно, уже каким-то другим, сильным и могучим…