Жена Люсьена сочла необходимым принять их в гостиной, которой, судя по всему, никогда не пользовались и где все было каким-то тусклым и чопорным. Она извинилась перед гостями и бросилась в ближайшую кондитерскую, чтобы их угостить. Дети орали. Она быстро спровадила всех, кроме младшего, во двор поиграть и, наблюдая за ними через окно, продолжала разговаривать, вернее, задавать вопросы.

Люсьен, тот больше молчал, он явно чувствовал себя неловко и наблюдал за братом и невесткой, никак не проявляя своего к ним отношения.

— Так, значит, вам удалось-таки склонить моего зятя к браку, — с деланным воодушевлением щебетала Франсуаза, — ведь он всегда так боялся женщин! И давно вы с ним знакомы?

Она сыпала вопрос за вопросом:

— Где вы встретились? Как он вам объяснился? Любите вы детей? А скольких вы хотели бы иметь? Вы что, были продавщицей в магазине? Так, значит, машинисткой? Тоже нет? Кем же вы работали? И ваши родители отпустили вас в Париж одну? Родственников у вас здесь нет? Трудно вам пришлось поначалу?

В тот день Жанте впервые понял, какой недобрый человек его невестка. За легкомысленной ее болтовней явно скрывался заранее обдуманный план. Она твердо решила выяснить правду, и он уверен был, что через полчаса этой жестокой игры она обо всем догадалась.

Жанна, совсем растерявшаяся, с трудом сдерживала слезы и умоляюще смотрела на него.

Люсьен не произнес ни слова. Казалось, он раз навсегда купил себе покой молчанием.

Несколько дней после этого Жанна ходила подавленная и, должно быть, не раз впоследствии вспоминала об этом визите. Уже гораздо позднее, когда речь однажды зашла о его родичах, она в упор спросила его:

— Почему ты не посмел тогда сказать им правду? Тебе стыдно было, да?

Он ответил, что промолчал не ради себя, а ради нее; ему показалось, что она ему не поверила. А ведь он сказал правду. Он не стыдился ее прошлого.

— Сознайся, иногда ты жалеешь…

— Нет.

Он говорил это искренно. Теперь, когда ее не было, он сознавал это больше, чем когда-либо.

Несколько раз у него чуть было не вырвалось, когда они мимоходом касались ее прошлого:

— Понимаешь, наоборот, именно поэтому…

Но вовремя останавливался. Это трудно было объяснить, еще труднее понять. Он и сам не был уверен, что до конца понимает.

К Люсьену он отправился в следующее воскресенье. Брат располнел, живот бочонком выпирал под белой рубашкой, руки стали еще более волосатыми, чем прежде. Жена его была теперь рыжей и держалась в высшей степени кокетливо. Принимали его в садике, где прежде Люсьен разводил овощи; теперь здесь росли одни цветы.

— Маргарита и Жак в плавательном бассейне.

Маргарите, единственной их дочери, было, должно быть, уже лет тринадцать. Жаком звали того малыша, который тогда, в первый их визит, был еще в пеленках.

— А Жюльен в армии. Решил призваться досрочно, чтобы попасть в авиацию. Ему это удалось, сейчас он в Сен-Рафаэле, в авиационной военной школе.

Через раскрытые окна он видел гостиную в современном стиле и прекрасно обставленную кухню.

— Изменился наш дом, правда? Только вот беда — напротив нас вздумали строить доходные дома. Прежде здесь была почти что деревня, отсюда видно было Сену… А теперь нас, того и гляди, выселят — на этом месте будет архитектурный ансамбль…

Люсьен смотрел на брата, курил свою трубку. Потом сказал:

— А ты мало изменился. Кстати, сколько тебе лет? Тридцать девять, да?

— Сорок.

— Ах, правда, ты ведь родился в июне…

Он пошел в дом, чтобы принести вина. Франсуаза тотчас воспользовалась этим:

— Как же это случилось, а? Как ты узнал? Тебе полиция сообщила?

Он ответил неопределенным жестом.

— Понимаю, это было для тебя такой неожиданностью. Только знаешь, что я тебе скажу? Что бы там Люсьен ни говорил, всегда случается то, чему суждено случиться, и все мы в конце концов убеждаемся — что ни делается, все к лучшему. Прости за откровенность, но, по-моему, эта женщина была попросту не совсем нормальна. Она совершенно не подходила ни тебе, ни твоему образу жизни. Я поняла это сразу, как только ее увидела, и тогда же сказала это твоему брату. Она видала виды, а? Видишь ли, Бернар, прошлого не скроешь, как ни старайся…

Вернулся Люсьен с бутылкой и стаканами.

— Вы о чем тут говорите?

— Да вот я говорю Бернару, что, в сущности, ему это только на пользу. Помнишь наш разговор тогда, восемь лет назад. Меня еще удивляет, что это столько времени длилось. Что-то такое было у нее в глазах…

Люсьен искоса взглянул на брата, ожидая увидеть его удрученным или рассерженным, и был немало удивлен, обнаружив улыбку на его губах.

— Ну, хватит! Не будем больше об этом. Что прошло, то прошло!…Как идут твои дела? Доволен ты?