Однако впоследствии Кастро то и дело говорил, будто всегда был в коммунистическом лагере. В интервью 2003 года французскому писателю Игнасио Рамоне Кастро сказал, что ко времени переворота Батисты в 1952 году уже был «убежденным марксистом-ленинцем» и руководствовался сочинениями Маркса и Ленина как «политическим компасом». Его младший брат Рауль раньше причислял себя к коммунистам, однако в том же интервью 2003 года Фидель усомнился в том, что Рауль был большим сторонником коммунизма, чем он сам. «Рауль был левым, но на самом деле это я познакомил его с марксистско-ленинскими идеями», — сказал Кастро. Тем не менее многие историки считают подобные заявления ревизионистской похвальбой, призванной показать, как Фидель обманом заставлял народ думать, будто он был не таким, как на самом деле.

Во время прихода к власти Кастро, вероятно, был слишком склонен к индивидуализму чтобы быть хорошим коммунистом. Однако некоторые аспекты марксизма-ленинизма ему определенно импонировали — в частности, иерархическая концепция политической власти и отказ от плюралистического подхода. Карлос Франки, видный участник «М-26–7» и журналист, который и сам был членом коммунистической партии, однажды процитировал следующее высказывание Кастро: тот утверждал, что урок, который он извлек из чтения «Об основах ленинизма» Иосифа Сталина, заключался в том, что «если революция хочет сохранить цельность и не потерпеть поражения, у нее должен быть только один лидер». Отказ делиться властью — пожалуй, самая постоянная характеристика правления Фиделя.

Сам Кастро интересовался идеологией скорее оппортунистически, чем догматически. Следуя марксистско-ленинскому пути, Кастро противопоставил себя Соединенным Штатам и расколол собственную страну, отправив к 1970 году в изгнание полмиллиона кубинцев — это больше 6 процентов населения. Но Кастро и его сторонников это вполне устраивало. Они с самого начала собирались и выстроить враждебные отношения с США, и перевернуть кубинское общество вверх дном. «Я измеряю глубину социальной трансформации по количеству людей, которых она затрагивает и которые считают, что им нет места в новом обществе», — сказал однажды Че Гевара египетскому президенту Гамалю Нассеру.

На Кубе не осталось места частному предпринимательству и частному благосостоянию, поскольку они соперничали бы с властью и авторитетом революционного государства Фиделя. Не осталось места и для мечтаний — кроме мечтаний о достижениях революции. Тех кубинцев, у которых были собственные идеи и упования, следовало выгнать прочь, даже если они были честными и щедрыми патриотами. Фидель сказал, что те, кто покидает его Кубу — gusanos (черви), и когда кубинцы плевали в тех, кто стоял в очереди за американской визой, то делали это с его подачи. «Что символизируют те, кто покидает нас? — спрашивал Фидель в 1962 году на встрече со студентами-медиками. — Это все равно что выдавить нарыв. Те, кто нас покидает, — это гной, гной, который выделяется, когда кубинская революция выжимает общество. Насколько лучше становится организму, когда убирают гной!»

Дважды в день в Майами приземлялся белый лайнер DC-7B компании «Пан-Америкен», набитый угрюмыми кубинцами, которые часом раньше взошли на борт в Гаване. Некоторые пассажиры, ступив на землю Флориды, радостно восклицали «!Am'erica!» или «!Viva libertad!», однако большинство выходили на бетонированную дорожку молча, а некоторые тихонько плакали. Мучительное ожидание разрешения на выезд, необходимость бросить дома и все имущество, перспектива долгой, а может быть, и вечной разлуки с оставшимися на Кубе близкими, горечь из-за того, что пришлось оставить родную землю делали последние дни на Кубе эмоционально непереносимыми.

Потом нужно было пройти через унижения и запугивание в аэропорту, когда таможенники, презрительно усмехаясь, рылись в их вещах в поисках того, что можно конфисковать, ощупывали штаны и лезли в блузки во время последнего досмотра, который был специально сделан особенно унизительным. Ведь эмигранты, в конце концов, были всего лишь червями и собирались в свою gusanera, в которую превратился Майами.

Пепин Бош и его сын Хорхе помогали некоторым работникам «Бакарди», которым негде было остановиться на новом месте и у которых не было родственников, которые бы их поддержали. Хорхе исполнилось тридцать пять, в Сантьяго он был пивоваром и вицепрезидентом мексиканского отделения фирмы, а также представителем отца в руководстве заводами в Пуэрто-Рико, поэтому он знал почти всех в компании, начиная с руководителей среднего звена и выше. Хорхе снял несколько квартир в квартале в Майами, который вскоре получил название «Малая Гавана». Если кто-то мог заранее позвонить и предупредить, что прибудет определенным рейсом, Хорхе ждал их в аэропорту и вез в одну из снятых компанией квартир, где уже имелся запас продуктов.

Большинству нужны были и наличные деньги, поскольку кубинские власти позволяли взять с собой при выезде с острова не больше пяти американских долларов. Если же кто-то оказывался в Майами неожиданно, так как его до последней минуты держали в Гаване — из-за какой-то бумажки, которая, по мнению пограничников, была неправильно составлена, какого-то приказа властей или просто по произволу таможенника, — он всегда знал, по какому телефону позвонить по прибытии, и Хорхе или кто-то другой сразу мчались в аэропорт. Когда на счету у Хорхе было уже больше дюжины семей работников «Бакарди», которым он помог, молодой человек подметил закономерность: день-два переселенцы были еле живы от ужаса, падали с ног от усталости и тревоги и даже не могли разговаривать о том, через что им довелось пройти. Хорхе оставлял их в покое – «сбросить давление», как он говорил, — а назавтра возвращался их навестить, и тогда рассказам не было конца.

Подобное содействие сделало из людей, связанных с «Бакарди» — и работников, и членов семьи, — относительно привилегированную касту по сравнению с прочими кубинцами, которые оказывались в Майами без гроша за душой и в полном одиночестве.

С 1960 до октября 1962 года, когда карибский кризис положил конец коммерческому воздушному сообщению с Гаваной, в США прибывали примерно 170 беженцев с Кубы в день, причем подавляющее большинство прилетало в Майами. Хотя у них требовали американские визы, квот на въезд кубинцев не было, и почти все получали статус беженца. Местные и федеральные агентства по иммиграции и материальной помощи не справлялись с работой, и многим кубинским эмигрантам приходилось самостоятельно начинать жизнь с чистого листа. Однако представители расширенного круга «Бакарди» располагали системой поддержки с начала до конца. По указаниям Пепина Боша юрист Гульермо Мармоль отложил собственный отъезд с Кубы, чтобы помочь членам семьи Бакарди и работникам компании получить разрешение на выезд и билеты на рейсы «Пан-Ам», которые обычно приходилось бронировать за полгода. Попав в Майами, работники, которые хотели и дальше сотрудничать с «Бакарди», получали «оклад», по крайней мере, на время, а Пепин Бош старался найти им работу — если не в Майами, то в Пуэрто-Рико, Мехико или Бразилии.