– Боже! Какая?!

– Самая простая – месть. Она мстит Объячеву, и он мстит Объячеву. Если уж говорить откровенно... Здесь все мстят Объячеву.

– И вы тоже?

– Конечно!

– За что?

– Роль любовницы для меня унизительна. Я стою большего. И он обещал мне большее. И не сдержал своего слова. Напрасно он не выполнил своего обещания, ох напрасно.

– Он как-то объяснил свое поведение?

– Объяснил. Ему показалось, что это убедительно... Он обещал, что разведется со своей Маргаритой, оставит ей квартиру в городе, а мы с ним будем жить здесь, в этом доме. Но потом сказал, что это невозможно. Дескать, Маргарита заявила, что этот дом на юридическом языке – их совместно нажитое имущество. И потому она имеет законное право на половину дома. И если он разведется с ней, она свою половину сдаст чеченцам. И пусть, дескать, он с ними воюет. Так он сказал. А как-то без него, он был в какой-то зарубежной поездке, мы с Маргаритой хорошо так набрались и побеседовали по душам. И я выяснила – не было у них такого разговора, не собирается она отсуживать половину дома. А сдавать дом чеченцам ей и в голову не приходило. И я поняла – он меня кинет.

– И вы со своим мужем отсюда уходите? – уточнил Пафнутьев.

– Нет. Мы с моим мужем уже никуда не уйдем. Мы не живем с ним сейчас и не будем вместе жить никогда. Между нами уже стоят чужие люди. Если выразиться красивее – мы оба предали друг друга. Я ему такая не нужна, и он мне такой тоже не нужен. Надо ведь иногда хоть за что-то уважать себя, верно?

– Неплохо бы, – кивнул Пафнутьев. – И в этом виноват Объячев, правильно?

– Можно, конечно, так сказать, – Вохмянина слегка захмелела, слова у нее получались растянутыми, в глазах появилась поволока, но в то же время она сделалась строже – запахнула халат и на ногах, и на груди, в кресле села прямее, как-то официальнее. Она, видимо, знала за собой слабинку, знала, что может захмелеть, и тут же взяла себя в руки.

– А можно сказать иначе?

– Да, иначе будет точнее. Объячев стал причиной. Я бы вот так сразу не выносила приговор – виноват, не виноват... Это неправильно. Я ведь тоже откликнулась, отозвалась на его призывы. И себя не виню. Я поступила правильно. Мне не о чем сожалеть, – повторила она, словно уговаривая саму себя. – С Объячевым жизнь открылась передо мной другой стороной. Я говорю не о деньгах, я говорю об отношениях между мужчиной и женщиной. Теперь я другой человек. Я стала сильнее.

– Это заметно.

– Жаль, что мне не удалось уберечь Объячева... Но он был обречен.

– У него плохо шли дела?

– Он просто вынужден был поступать так, как никогда не поступал.

– Как же он начал вести себя?

– Он стал кидать людей. А им это не понравилось. И вот результат.

– Но он убит в собственном доме, в своей постели, кем-то из тех, с которыми мы сегодня обедали...

– Не знаю, может быть.

– До сих пор вы были более откровенны, – заметил Пафнутьев.

– Ничуть. Ни до сих пор, ни сейчас я вам ничего не сказала об убийстве, о том, кто это мог сделать, кто этого сделать не мог ни при каких обстоятельствах. И не намерена говорить об этом впредь. Извините, конечно. Я живу здесь, под этой крышей... И ни в кого камень не брошу.

– Вас не смущает, что с вами за одним столом сидит убийца, а может быть, и не один?

– Нисколько. Все мы убийцы, Павел Николаевич, все время от времени принимаем решения, которые убивают других людей. Кого насмерть, кого наполовину, кого калекой оставляем за спиной. Нравственным калекой, умственным, физическим. И потом, Павел Николаевич... Надеюсь, вы меня поймете... Какая разница – за столом ли убийца, в сарае обитает или где-то в городе, в роскошном офисе... Когда Объячев начал кидать людей, он сделался уязвимым. И я сразу почувствовала – заскользил вниз, в преисподнюю.

– Как сейчас Маргарита?

– Примерно. Она может еще зацепиться за какую-нибудь ветку, упереться в какой-нибудь камешек, вдруг кто-то руку протянет и вытащит из пропасти небытия или хотя бы приостановит скольжение... Муж убит, денег нет, вокруг враги, кредиторы ненасытные... Что ее держит здесь?

– Инстинкт самосохранения, – Пафнутьев озадаченно посмотрел на Вохмянину – обронила она неосторожное словечко, все-таки обронила. Немножко оплошала.

– Разве что, – она повела округлыми плечами, бросила взгляд на бутылку, в которой еще оставалось виски, но удержалась, не налила.

– Почему вы думаете, что у нее нет денег? – спросил Пафнутьев. – Разве Объячев разорен?

– Пока у него дом, он не разорен. В законченном виде это сооружение стоит не меньше миллиона долларов. А миллион – это те деньги, с которыми всегда можно начать новое дело.

– В случае если ваше жутковатое предсказание состоится и с Маргаритой действительно что-то произойдет... Кому достанется дом со всеми прилегающими постройками?

– У Объячева где-то есть сын от первого брака... Вроде мальчик вырос шустрым, в папу... Как-то он был здесь... Походил по этажам, поусмехался в усы и уехал.

– Сегодня за столом во время обеда, прекрасного, должен сказать, обеда...

– Спасибо, – кивнула Вохмянина. – Но это были пельмени, казенные пельмени, между прочим.

– Так вот за столом собралось человек пять-шесть, не помню...

– Что-то около этого.

– Вас не смущает, что половина из них может оказаться убийцами? Другими словами, половина из них наверняка убийцы, правда, пока не разоблаченные.

– Я уже ответила на этот вопрос. Накрывая на стол, я считала, что все они убийцы. Скажите, Павел Николаевич... Вот в вашей деятельности, непростой, суровой и так далее... Было какое-нибудь решение, ваше решение, которое привело к смерти человека?