В кармане Пафнутьева запищал сотовый телефон и прервал его оккультные размышления о худолеевских предчувствиях.

– Слушаю, – сказал Пафнутьев.

– Шаланда в эфире! – радостно прокричал начальник милиции.

– Рад слышать тебя, Шаланда! Хорошие новости?

– Откуда знаешь?

– По голосу слышу. Что наш строитель? Заговорил?

– Мне кажется, Вулых тронулся умом.

– В чем это выражается?

– Он может говорить только о миллионе долларов. И больше ни о чем. Любой вопрос воспринимает, как интерес к миллиону. Его замкнуло, Паша.

– Но смерть Петришко он помнит?

– Может быть, и помнит. Может – нет. Его глаза сошлись к переносице, остановились и остекленели.

– Как я его понимаю!

– Да? – насторожился Шаланда. – Это в каком же смысле?

– Если бы у меня отняли миллион долларов, у меня тоже глаза сошлись бы к переносице и остекленели. Навсегда.

– А! – облегченно вздохнул Шаланда, убедившись, что его не разыгрывают. – Я вот еще чего звоню... Общественность взбудоражена, Паша! Народ требует подробностей. В городе страшные слухи. Какие-то люди рассказывают, что сами видели подвалы объячевского дома, забитые трупами. Говорят, он был людоедом и лакомился младенцами. Представляешь? И это еще не все, Паша, это еще не самое страшное.

– Неужели что-то может быть страшнее?

– Якобы он был в сговоре и с милицией, и с прокуратурой!

– Не знаю, как насчет сговора, но могу тебя порадовать кое-чем пострашнее... В подвале объячевского дома обнаружен узник.

– Что?!

– Узник, говорю. Худолей обнаружил. Весь зарос, одичал, слова человеческие забыл, бросается на людей. Кое-кого уже искусал.

– Ты шутишь! – твердо сказал Шаланда, но просочилось все-таки в его голос сомнение – неужели и такое может быть?

– Помнишь, несколько месяцев назад пропал бизнесмен по фамилии Скурыгин? С дурацким именем – Эдуард Игоревич, помнишь?

– Ну?

– Нашелся.

– Где?!

– В личной тюрьме Объячева. Это он одичал, Жора, это он забыл человеческую речь, зарос густой шерстью и бросается на людей. Я тебе о нем рассказываю. Сначала Объячев его на цепи держал, а потом, когда убедился, что тот сбежать не может, разрешил по клетке ходить. Сейчас дает показания.

– Ты же сказал, что он слова позабыл?

– Обходится теми, которые помнит.

– А смысл? Цель?! Зачем это Объячеву?

– За эти несколько месяцев Скурыгин подписал кабальные договоры, расписки, доверенности... Подозреваю, что он взял на себя все объячевские долги.

Шаланда долго молчал, сопел в трубку, переваривая услышанное, – видимо, что-то записал на бумажке, кому-то что-то ответил, прикрыв трубку рукой, и, наконец, понял.

– А что, – сказал он почти игриво, – очень даже может быть! Это, кстати, не первый случай. Если твой Худолей думает, что он столкнулся с чем-то невиданным, то передай ему...

– Жора, мы все с этим столкнулись.

– Где он сейчас, этот узник?

– Отдыхает, вспоминает свое подземное существование. Ему есть что рассказать общественности.

– Мне тоже будет что рассказать. Значит, так, Паша... Нас с тобой пригласили сегодня на вечерний выпуск новостей. Город жаждет правды. И люди имеют право знать правду.

– Я тебе, Жора, сказал еще не все, – перебил Пафнутьев. – Суть-то в том, что последнее время Скурыгин сидел в своем подземелье при открытых дверях.

– Это как? – не понял Шаланда.

– Он мог выйти на свободу в любое время.

– Почему же не уходил?

– Боялся.

– Кого?!

– Людей, которым задолжал, которым не вернул деньги, товар, которые ищут его после того, как он подписал бумаги. Объячев показал везде, где только мог, документы, из которых следует, что должник не он, должник – Скурыгин. Поэтому тот не столько сидел в объячевском подвале, сколько отсиживался, спасался в этом самом подвале.

– Паша, ты пойдешь со мной на передачу?

– Знаешь, Жора... Чуть попозже. Сходи один. У тебя больше успехов, твои ребята поймали человека с миллионом долларов... Тебе есть что рассказать. А что я? Пустое место.

– Как знаешь, – Шаланда не стал спорить и доказывать, что Пафнутьев тоже кое-что мог бы рассказать, но тем и отличался Шаланда, что его можно было легко убедить в собственном превосходстве – он этому верил сразу и до конца.

– Худолей вот тоже не хочет, к тому же у него сегодня связность речи нарушена. Хромает у него связность речи.