– Девочка моя, что с тобой? Ты иногда начинаешь смотреть в пустоту и будто отключаешься от происходящего, мне страшно за тебя, – с тревогой сказал Сергей, обняв меня за плечи.

– Где ты взял эти иконы? Их, наверно, ищут.

– Разве тебе так важны детали? Скоро мы будем далеко отсюда. Мы продадим их на черном рынке, Червонцу, получим деньги и купим коттеджик, и поедем туда, где солнце, раз ты хочешь. На всю жизнь нам, конечно, не хватит этих средств, но на какое-то время, а потом что-нибудь придумаю. Я ведь образованный человек, знаю английский язык, я активный парень, милая, ты со мной не пропадешь. Помнишь, я просил у тебя паспорт в нашу первую ночь? Я уже купил нам с тобой билеты в Париж. У нас шесть часов, чтобы все успеть. Шесть часов отделяют нас от другой жизни, только представь себе.

Я удивленно посмотрела на него:

– Сергей, что ты такое говоришь? Ведь мы едва знакомы. Это что? Любовь с первого взгляда?

– Я не знаю, просто с тобой я почувствовал что-то особенное, чего никогда не было в моей жизни. Ты отличаешься от всех баб, которые были у меня после освобождения. Ты не такая, как моя жена, ей нужна была только красивая жизнь. В тебе что-то такое есть, позитивное, хорошее, сложно объяснить словами. Понимаешь, я прошел через ад, мне не нужно долго общаться с людьми, чтобы понять их.

– Не знаю, я сломанный человек.

– Любимая моя, это дело – наш шанс на нормальную жизнь. Я не знаю, что будет дальше. Но пока я ничего не хочу так сильно, как остаться с тобой.

Сергей притянул меня к себе. И сжал мое лицо в своих ладонях.

– Детка, в нашем гребаном государстве честным людям нечего делать, они вынуждены влачить жалкое существование. Это дикая страна и здесь кто сильнее, тот перегрызает другому горло, естественный, мать его, отбор. Деньги должны достаться нам, плохого в этом ничего нет, если они достанутся не нам, то каким-нибудь гребаным уродам. Я не хочу быть один, Ларисочка, не бросай меня, я так долго был одинок, – он поцеловал меня в лоб, и мне показалось, что у него по щекам текли слезы.

– Ну, не знаю, – вздохнула я, – ты рассуждаешь слишком упрощенно.

– Есть, конечно, отдельные неплохие люди, которым повезло, но, любимая, нам с тобой надо подумать о себе. Это мой последний шанс вырваться из этой гребаной страны. Я присутствовал при разборке, когда несколько уродов замочили друг друга. Эти иконы достались мне чудом, их послал сам Господь Бог, мы продадим их на черном рынке больше, чем за миллион долларов.

– А это, наверно, грех? Ты веришь в Бога?

– Не знаю, родная, мне кажется, если Он есть, то забыл про наши страдания. Сложный вопрос. Или Он считает, что нам лучше мучиться, мучиться и страдать без конца до самой смерти. Ты когда-нибудь думала о том, что жизнь надо понимать сердцем, а не головой? Что-то скрывается за этими равнодушными и холодными домами, асфальтом.

– «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века – все будет так. Исхода нет», – ответила я.

– В чем суть? Что должно произойти, чтобы этот холодный, пронизывающий, гребаный ветер перестал давить на мозг и расстраивать? Чтобы на душе стало, наконец, хорошо и спокойно? Ты не знаешь, Ларисочка? – Сергей бросил окурок в форточку, но не попал, и бычок упал на грязный пол.

– Не знаю, милый, наверно, надо любить.

– Что значит любовь? Это чувство, которое окрыляет, или животная потребность? Они связаны воедино, неразрывно. Мне иногда кажется, что это так гадко, Лариса, после того, что я пережил, я чувствую омерзение к человеческой плоти, – он поморщился и его лицо стало страшным.

– Да, и Блок писал об этом: «Вхожу я в темные храмы, совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы в мерцаньи красных лампад». Прекрасная Дама! Идеал, не разрушенный телесными, пошлыми действиями.

– Ты хорошо сказала. Животная похоть правит миром, она уничтожает все на своем пути, это страшно. Если бы мы могли открыть глаза и увидеть огромную сеть плотского вожделения, в которой гребаное человечество беспомощно барахтается, как огромное уродливое насекомое, – он сжал кулаки. – Неужели это важнее всего: заключить в объятия и сделать другого частью себя, частью твоего больного, ненасытного тела?

– Но ведь ты тоже такой? – робко спросила я, поглаживая его по плечу.

– Да, я тоже такой, но я люблю тебя, девочка моя. Я увидел твою душу, у тебя детская душа. Она, как беспомощный, робкий, обиженный котенок, спряталась в углу. Тебе пора выйти из этого угла и выпрямить спину, смело посмотреть вокруг. Ты не можешь справиться с этой гребаной жизнью. Стань свободной, поверь в себя, в то, что ты сильнее жестоких зверей, которые правят миром, это сложно, невероятно сложно, но у тебя получится, я уверен. У нас получится.

Он подошел к иконам и снял с них покрывало. Мы увидели потемневший от времени лик Богоматери, удлиненное лицо, большие страдальческие глаза и похожего на нее младенца в длинной тунике. На второй иконе печальный и строгий лик Спасителя на полотенце.

– Милая, эти иконы дышат историей. Трагическое и героическое прошлое. У нашей страны невероятно жестокая история, опричнина, крепостное право и так далее, чудовищные, нечеловеческие издевательства. Люди ненавидят друг друга, Лариса, им хочется растоптать всех своими ногами. Но есть островки любви и добра, хрупкие островки, которые разрушает ветер и дождь. Они похожи на карточные домики, их можно раздавить мизинцем левой руки.