– Итак, расскажите о себе. Мне так скучно, – сказала я, от нечего делать листая меню.

«Никогда не думала, что превращусь в скучающую миллионершу, сидящую напротив Лувра», – пронеслось у меня в голове.

– Я очень болен, у меня ВИЧ-инфекция, стадия СПИДа. Понимаете, я люблю мужчин, может быть, вы испытываете брезгливость или что-то вроде того, – он как-то жалко улыбнулся. – У меня было много партнеров – ведь на самом деле парни тоже ищут защищенности, поддержки. Женщины могут долго гнуться и не ломаться, мужчины не гнутся, но в конце концов ломаются. Мы на самом деле более ранимые существа, чем вы.

– У тебя никогда не было женщины? – глухо спросила я.

– Нет, почему, была. Я вырос в бедном латинском квартале, там такие отчаянные девчонки, им все нипочем, они носят чулки в сетку, курят марихуану и по ночам пытаются отыскать счастье. Им нечего терять, и в этом своя неповторимая прелесть, которой вы, наверно, никогда не знали. Я был влюблен в Беллу, мексиканку. Как сейчас вижу ее: стройная как березка, но забавно – у нее была просто огромная грудь и огромные глаза с длиннющими ресницами. Она была неутомима в постели. Белла сидела на героине, я умолял ее бросить, я так любил ее и хотел от нее детей. И один раз она не проснулась в нашей маленькой съемной комнатке на пятнадцатом этаже. У нее был передоз. Я плакал и целовал ее уже мертвую. У меня началась ужасная депрессия, больше ни одна женщина не затронула моего сердца.

Я стал очень много пить. И один симпатичный парень в баре, услышав мою историю, предложил мне испытать мужскую любовь. Он говорил, что эти новые чувства исцелят меня. Я пошел на это от отчаяния, но потом понял, что люблю своих друзей, своих партнеров. Кому-то это покажется гадким, но я уже не мог иначе. Я с детства мечтал стать художником. Один из обеспеченных друзей оплатил мое обучение в академии живописи. Я писал неплохие картины, некоторые даже удалось продать. У меня была одна выставка. А потом поставили этот ужасный диагноз.

Неожиданно его голос стал жалобным и просительным:

– Пожалуйста, пойдемте в мою мастерскую, я так давно не показывал никому свои картины. Мне интересно, понравятся ли они вам. У меня поздняя стадия СПИДА – ВИЧ-инфекция, ее обнаружили только сейчас и, судя по развитию патологического процесса, болезнь тянется уже около двенадцати лет, сейчас уже постоянный кашель с мокротой, язвы на ногах. Я не принимал противовирусные препараты, и скоро организм начнет разваливаться, нет никакой сопротивляемости инфекциям. Скоро я стану истощенным, лежащим дистрофиком, покроюсь черными пятнами. А ведь я хочу жить. Мое поведение можно критиковать, но я так хочу творить, рисовать, просто дышать воздухом и ходить по земле. За что мне все это?

– Хорошо, пойдемте, я посмотрю ваши картины, – тихо сказала я, взяв его за руку.

Мы поехали по белым улицам Парижа в бедный район, Латинский квартал, где когда-то у Луи была несчастная любовь. Наконец-то пришла весна, стояла жара, Париж утопал в зелени. Я скинула болеро и осталась в одном платье на бретельках. В такси работал кондиционер. Луи был в потертых джинсах, рубашке с коротким рукавом и стоптанных кроссовках.

– Насколько я знаю, ВИЧ-инфекцию сейчас лечат, принимают специальные препараты, – осторожно сказала я.

– Это надо было начинать гораздо раньше, – махнул рукой Луи. – Какой красивый город, как я люблю Париж, – вдруг разрыдался он. – Родись я раньше, я бы участвовал в революции и умер бы на парижских улицах, сражаясь за новую жизнь. Это жестокий город, развращенные люди. Они любят только себя, в другом человеке они любят себя. Понимаете, о чем я? Вы, наверно, из богатой семьи?

– Нет, мои деньги – подарок друга. Очень большой подарок, – добавила я с грустью, – наследство, можно сказать.

Мы остановились около высотного дома, прошли через изрисованный пошлыми рисунками подъезд и поднялись на лифте на самый последний этаж. Мы открыли дверь, это была студия, сверху открывался изумительный вид. В помещении было не очень прибрано, на столе в углу стояли бутылки, а посередине мольберт и палитра красок. На стенах висели картины, изумительные картины. На одной был изображен дождь, под дождем просматривались силуэты бегущих людей с поднятыми руками. Море, радуга, фигуры мужчины и женщины – это все рождало неясные, но светлые и радостные мечты и ассоциации.

– Я могу купить у вас картины, – предложила я.

– Зачем? – он разрыдался. – Я ведь не живу больше, а умираю. Помогают детям, не таким, как я, у меня нет денег на эти проклятые лекарства. А я так хочу, чтобы сердце никогда не перестало биться, мучительно, представляете, я только сейчас понял, как я люблю дождь и солнце. Я никогда не был богат, мне дарили подачки, подарки, но я любил не для этого, а погружался в жизнь. Вам, наверно, покажется странным, но можно и без денег наслаждаться миром, каждым вдохом, каждым глотком солнца и дождя. Дешевое пиво и сигареты могут приносить не меньше радости, чем застолье в дорогом ресторане. Но у меня этого больше никогда не будет. Я умираю, уже жуткая слабость. Очень страшно знать, что умрешь. Это нечеловеческий ужас, я просыпаюсь в холодном поту, и меня охватывает дрожь. Неужели там, после смерти, не будет ничего, совсем ничего? Пустота. Я боюсь, мне кажется, что Бога нет, но я чувствую, что меня мучает жестокий Молох, жаждущий человеческих жертвоприношений. И все равно я боюсь пустоты, чего-то непонятного, иногда мне кажется, что меня охватывает страшная тьма.