Воины Запада бились яростно, но восток не уступал, и схватка начала перемещаться прочь от ворот. Обе стороны посылали на мост сотню за сотней, не желая уступать. Но наконец Запад дрогнул, ослабил напор, а потом и вовсе обратился в бегство. Доблестные янычары преследовали их до самых ворот Симиуса, которые захлопнулись прямо у них перед носом.

— Ура! — разнеслось над мостом. — Мы одолели их! Пусть знают силу Востока! Ура!

И в этот самый момент раздался взрыв.

Ужас еще больший обуял хана. Он не мог более видеть тот ужас, что творился на мосту и лишился чувств. А Эдвард Ротберг залился хохотом на Мостовой башне на противоположном берегу. Подрывники прошли по сточной канаве внутри моста и заложили заряд в самой его середине.

Камни и тела разлетелись в облаке черного дыма, и крики радости на мосту сменились криками ужаса. А сам мост медленно, словно в страшном сне, стал разрушаться. Огромные куски кладки откалывались и с чудовищным грохотом падали в воду, порождая фонтаны брызг, смывающие людей с тех частей моста, которые еще держались.

Скоро все было кончено. От моста остались лишь два основания на противоположных берегах. Темные воды Шема поглотили обломки и тела людей.

— Мы с вами уже вошли в историю, — сказал Ротберг. — Понимаете? Мы только что нарушили тысячелетний порядок. Это конец старого мира.

Хан пришел в себя наутро. Весь предыдущий день и всю ночь постельники не отходили от его ложа, где он метался в бреду, отрывисто выкрикивая имена и фразы.

— Это истощение чувств, — сказал придворный лекарь. — Его не исцелить. Либо хан исцелится сам, либо нет, если будет на то воля Всеотца.

Однако же сделал хану кровопускание, а также велел протирать его прохладной водой с лепестками роз и ежечасно подносить едкую соль, чтобы вывести из тьмы его разум, застрявший где-то в дебрях ужасных воспоминаний.

А воспоминания мутным вихрем сжимали его, и он летел в их потоке, захлебываясь и крича от страха и отчаяния, но крики эти оставались внутри его. Лишь изредка наружу прорывались слова — и тогда слуги записывали бессмысленное «Нет!», «Сын мой», «Почему я», «Убейте их» и многое другое.

К счастью, к рассвету бред утих, и хан как будто уснул тревожным сном, и еще до полудня пришел в себя, и немедля велел созвать диван.

Вазиры большие и малые опять сидели перед ним, как в прежние времена, но все понимали, что все изменилось.

— Коварство Запада безмерно, — сказал Абу-Вафик. — Это деяние их, непростительное само по себе, еще и несет ужасный смысл. И смысл этот — объявление о бесконечной вражде. Разрушив мост, они словно сказали нам: вы не враги нам, но хуже! Вы цель, и мы не остановимся, пока не падет голова последнего воина Востока…

— Вы все всегда усугубляете, почтенный Абу-Вафик, — булькнул Файдуддин-паша. — Оружие Запада страшно и бесчеловечно, но применили они его вовремя, и я бы даже сказал, красиво. Будь у меня такое оружие…

— А почему у тебя его нет? — зашипел шейх Мустахдам. — Уж не потому ли, что высочайший Файдуддин переглупил жалких язычников?

— Не потому! — повысил голос Файдуддин, — Не потому, как вам бы этого ни хотелось, мудрейший Мустахдам. А потому, что это вы не дали мне захватить Фемос и Ксанфос, когда я предлагал сделать это в позапрошлом году! А вот Запад не погнушался эти трофеями — и получил тамошних мудрецов впридачу.

— То есть ты обвиняешь меня в том, что вчера случилось? — Мустахдам набрал воздуха побольше, чтобы начать голосить, но хан, двинув пальцем, утихомирил его словоизвержение, и вазир продолжил уже почти спокойно: — Может быть, ты обвинишь и мудрейшего хана, который не внял писанию пророка нашего Мукаррама, призывавшего выжечь язву народов моря? Ибо они не просто язычники, подобные неотесанным дикарям севера, пребывающим во тьме неведения, но мерзкие богохульники, в язычестве своем пребывающие осознанно и выдумывающие объяснения тому. «Язычника всякого обращайте к свету Послания, но да не дрогнет в руке вашей меч, отсекающий голову человека из народов моря, ибо они во тьме, и из тьмы не изойдут, и шайтаны правят ими»…

— Досточтимые шейхи, — сказал хан, прервав затянувшийся монолог. — Война обещает быть жестокой. Это будет война не за землю, не за богатство. Это будет война на уничтожение. Или мы их, или они нас.

— Да-да, — закивал Абу-Вафик.

— Мы должны усилить наше войско. Велю всем мужчинам города явиться в Большой Цирк с оружием и доспехами. Мы будем драться до последнего воина!

— Что делать с цветочниками? — спросил шейх Муктада. — Они в тревоге. Жрецы в Храме Лотоса пророчат огненные реки и погибель богов. Я опасаюсь, что они могут восстать.

— Закройте квартал Лотоса, — сказал хан. — Объявите, что Раджнапали вышел на охоту, и велел выставить охрану от него самого, чтобы он в гневе невзначай не разрушил храм. Никого не выпускать и не впускать!

— Но мудрейший из мудрых! Цветочники и без того озлоблены, они не могут вести торговлю, потому что порты закрыты…

— Мне виднее, что делать с ними. Надо снять блокаду порта. Сегодня ночью мы атакуем их флот. Наши корабли отвлекут внимание на себя, а пловцы под покровом ночи обмажут борта вражеских кораблей горным маслом. Мы сожжем их.