Игорь стал заливаться багровой краской стыда.

Нет, ни о какой такой верности речь, к сожалению, не шла… Просто это не для ушей и глаз друга-приятеля. Лазарев действительно старался скрыть свою жизнь от окружающих. Так жить казалось надежнее.

«Чего не должен знать твой враг, того не говори и другу», «Пока я скрываю свою тайну, она моя пленница, едва я ее выдам, сам становлюсь ее пленником». Лазарев хорошо помнил эти мудрые пословицы.

А женщины… У кого их не было… Они приходили и уходили, а Майя оставалась. Потому что все они — бабочки-однодневки, просто так, и тоска рядом с ними всего-навсего притихала на время, но не покидала Игоря навсегда. А тогда зачем эти женщины, ради чего?…

Порой Гошка совершенно искренне удивлялся характеру Игоря. Даже восхищался.

Например, Лазарева прямо с институтской скамьи не раз настойчиво агитировали за коммунизм и склоняли к вступлению в партию, в передовые ряды нашей страны. Ведь он, уже имеющий имя хирург, должен приобщиться к лучшим из лучших. И Лазарев каждый раз меланхолично отвечал одно и то же: «Если мое вступление в партию реально поможет моей работе хирурга, я вступлю тут же!»

После чего от него сразу с этим предложением отставали. На время.

— Так вот, — внезапно жестким тоном произнес Игорь, глядя другу-приятелю прямо в глаза, — девочку не трогай! Потому что вот такие, как ты, и губят таких, как она… Хотя… — он вдруг весело хмыкнул и тоже стал хитроватым, — можешь попытаться к ней пристать. А я посмотрю, что у тебя выйдет!

Сазонов поскучнел:

— Да ладно, уж и пошутить нельзя… Мне вообще все это сильно поднадоело… Буду делать дело и деньги заодно. А вообще, у меня чудовищная аритмия, — тотчас пожаловался он. — Сердце делает один удар, а до второго Шурка бы вполне могла успеть пропиликать на своей любимой скрипочке целую сонатину. Что-то ужасное! Так плохо…

В последнее время Георгий действительно стал резко меняться. Сначала Игорь посмеивался над его метаморфозами, иронизировал, а потом начал приглядываться к другу-приятелю внимательнее. Перемены казались разительными.

Сазонов стал и впрямь деловитым, более сдержанным, перестал кидаться на всех встречных-поперечных дамочек. Правда, за последнее время ему удалось вновь оставить очередную жену с ее сыном от первого брака и перебраться то ли к пятой, то ли к шестой по счету. Мать исправно и покладисто сообщала знакомым новый номер телефона Георгия.

Лазареву столь же усердно позванивала Шурка, аккуратная, как восход солнца.

— Странно, но Гошке всегда нужно обязательно жениться, — как-то вздохнула она. — Он в каждой женщине видит жену.

— Ну, положим, далеко не в каждой, — цинично хмыкнул Игорь.

Шурка засмеялась.

— Это потому, что далеко не каждая видит в нем своего мужа. Исключительно поэтому, — убежденно заявила она. — А вообще, Сазонов — ни в чем не состоявшийся человек, потому что не умеет стирать свои трусы!

Игорь изумился. Кто бы объяснил, какая тут логика?…

— Опля… Шура, боюсь, что ты руководствуешься известным принципом: почему под чайником всегда грязно? Да потому, что он один-единственный на кухне мужчина. Остальные кастрюльки да сковородки. Род женский.

Шура опять расхохоталась:

— Лазарев, ты прелесть! А у нас с Сазоновым развод по полной! Без вариантов!

— Без каких еще вариантов? — не понял Игорь.

— Ладно, не придуривайся! А его последняя жена на меня похожа?

Игорь вздохнул. Сколько раз его друг-приятель будет жениться, столько раз Александра будет задавать Лазареву этот вопрос…

— Ну, как тебе сказать… Похожа кошка на собаку? Вроде бы да — четыре лапы, голова и хвост, но, по сути, это совсем разные животные. Вот в такой же степени и вы с ней похожи.

Недавно Сазонов признался Игорю, что ему трудно, прямо-таки невозможно стало видеть вещи своих новых жен.

— Понимаешь, Гор, все эти прозрачные ночные сорочки, все эти трусишки-лифчишки… Они ведь все это носили и надевали раньше, до меня, красовались в этом и при моих предшественниках. Это мерзко и погано… У меня всякий раз возникает такое паршивое ощущение, словно эти дорогие тряпки все еще хранят что-то от прикосновений других мужских рук.

— А ты, оказывается, эгоист! — съязвил Лазарев. — Все бы только себе да себе! А что же другим? Ты мне страшно напоминаешь этого мачо Одиссея. Тоже хорош гусь! Во время своей одиссеи неоднократно и иногда весьма подолгу с удовольствием и со вкусом изменял своей жене и при этом требовал от нее безукоризненной верности. Пенелопы — это большая редкость на земле во все времена.

Сазонов промолчал.

Ревность к прошлому — дрянное, мучительное состояние! — не давала ему покоя всегда. Гошка никак не мог от нее избавиться. И когда-то давно, женившись на Шурке, решил: выход один — сначала все узнать, а потом выбросить из головы. Ночью он написал тридцать восемь вопросов. Когда утром предъявил их, Шурка — сибирская язва! — ехидно сказала: