этом свете. И там, наверху, уже занимается пожар паники. Ничего, пусть.

Забравшись, бежим цепью по узеньким подвесным балконам мимо мириад

кабин, хижин, клетушек. Люди прыскают в стороны. Отпихиваем прочь

зазевавшихся и остолбеневших от ужаса.

– Быстрей! – кричит Эл. – Быстрей!

Навстречу нам выскакивает растрепанная девушка. Бросается на нас, как-­-то

глупо выставляя руки вперед. Ладони у нее перемазаны в чем-­-то желтом.

– Уходите! Уходите! Не надо! Не пущу!

– Отвали, дура! Что ты делаешь?! – орет на нее какой-­-то парень, дергает ее за

платье, пытаясь от нас оттащить. – Что ты делаешь?! Ты только…

– Дорогу! – ревет Даниэль.

– Она нам нужна, – решает звеньевой. – Придержите ее!

Антон выхватывает шокер и тычет его девушке в живот; та падает, как

подкошенная, и больше ничего не может сказать. Парень пялится на нее

недоверчиво, потом вдруг толкает Антона обеими руками в плечи – так, что тот

проламывает дистрофичную балконную оградку и летит в пропасть.

– Тут… Это где-­-то тут! – гаркает звеньевой.

Выбросив Антона, парень впадает в прострацию – тут же получает шокером в

ухо и валится мешком. Я выглядываю с балкона: Антон приземлился парой этажей

ниже на какой-­-то перекладине. Показывает мне большой палец.

Мы останавливаемся у микроскопической лапшичной: продавец помещается в

своем заведении только сидя, где-­-то за ним ютится повар, вдоль прилавка,

сделанного для карликов – ряд табуреток с подпиленными ножками, в конце

занавеска – сортир. Вся столовка – размером с киоск. Соседи все на виду. Прятаться

негде. На стене у кассы висит голограмма: мужик в розовой резине, обтягивающей

его рельефную мускулатуру. Глаза подведены, во рту – лиловая сигара. Сигара

дымится, и в зависимости от точки меняет угол наклона, недвусмысленно

вздымаясь. Меня сейчас стошнит.

У приземистого повара на коричневой лысине белым вытатуировано «Возьми

меня». Продавец тоже нарядный: весь в помаде, язык проколот люминесцирующей

штангой. Смотрит на Даниэля, медленно обводит порочно подмигивающей

сережкой накрашенные губы. Кажется, мы не по адресу.

– Можешь даже не снимать маску, – говорит он. – Люблю анонимность. И сапоги

оставь… Они такие брутальные.

– Тут? – оборачивается к Элу Даниэль. – Странное место для кластера.

– Был сигнал, – хмурится звеньевой, уставившись в свой коммуникатор. – И эта

баба…

И тут я вижу за приподнятой занавеской чьи-­-то круглые глаза, ловлю

сдавленный писк, шепот… Отодвигаю Даниэля, который заслоняет весь проход,

сгибаюсь в три погибели – лезу мимо заинтригованных педиков с их стынущей

лапшой, добираюсь до сортира…

– Эй! – окрикивает меня продавец. – Эй-­-эй!

Отдергиваю тряпку. Никого.

В кабинке можно уместиться только на корточках. Стенка за стульчаком вся

расписана предложениями быстрого секса, снабженными метрическими данными –

наверняка, приукрашенными. Слева какой-­-то умелец выцарапал анатомически

достоверный член, словно фамильный герб окружив его лентами с начертанной на

них совершенно невообразимой похабщиной. Там, где начинается слово

«причмокивая», я вижу крохотный дактилоскопический сенсор. Изобретательно.

Делаю шаг назад и впечатываю бутс в стенку. Она, как бумажная, прорывается

– за ней люк со стремянкой, ведущей вниз.

– Сюда! – прыгаю первым.

И уже падая, слышу визг, и знаю: нашел. Сигнал был верный. Не успели

сбежать, не успели. Меня заливает адреналином. Вот она, охота.

Теперь-­-то не спрячетесь, ублюдки.

Крошечная полутемная комнатка, на полу – какая-­-то пластичная мебель,

ворох тряпок, скорченная фигура… Чувствую, как подступает тошнота. Прежде, чем

я успеваю толком все разглядеть, комната вспыхивает, я лечу кубарем, в глазах –

огненные кольца, дыхание перебито. Тут же откатываюсь и вслепую бросаюсь на

него, пальцами нащупываю шею, потом глаза – вдавливаю внутрь. Вопль.