Успеваю нашарить свой шокер – перехватывая скользкую чужую кисть,

которая тянется к нему же – выдергиваю – тычу шокером в мягкое.

Ззз… Подольше держу. Подольше. Полежишь, гад.

Отваливаю обмякшее тело от себя, пинаю его устало.

Да куда же все наши запропастились?

Разметываю мешки-­-кресла, вымещаю на них то, что не стал вымещать на

теле. Заставленный диваном в углу комнатушки – лаз.

– Вы где?!

Наверху – брань, возня. Похоже, нашим сейчас тоже жарко. Но мне обратного

пути нет. Справятся сами. До меня доносится придушенный тонкий писк. Я

чувствую, что еще вот-­-вот – и накрою гнездо.

В этом лазе может быть что угодно. Контрабандисты бывают вооружены

всерьез. Но нельзя ждать. Тут каждая секунда на счету. Если они успеют

эвакуировать кластер, весь рейд насмарку.

Приподнимаю с пола человека-­-куль, пропихиваю его в лаз впереди себя.

Изнутри – вопль. Куль дергается – нехорошо так, конвульсивно. Затихает. Его

втаскивают внутрь. Еще один вскрик – отчаянный.

– Максим!

Ага, поняли, что своего оприходовали.

Дышать все еще тяжело. Ребра колет. Проверяю шокер. Он тихо жужжит.

Заряд на дозволенный максимум. Лаз тесный, как желудок питона. Надо проскочить

через эту горловину! Проскочить, пока она не сжалась и не удавила меня…

Кувырок – вкатываюсь внутрь быстрей, чем они успевают понять, что я –

просто человек.

Наугад раздаю тычки смазанным силуэтам, среди которых оказываюсь. Они

падают, обретая четкие очертания. Тонкий захлебывающийся плач.

– Не надо!

– Стоять! Всем стоять, суки! – и наконец выплевываю наше, каленое. – Забудь о

смерти!

И этими словами, словно настоящим огненным тавром, прижигаю,

припечатываю, парализую их всех. Кто дрыгался – затихает. Кто ревел – скулит.

Знают: теперь все.

Включаю свет. Ну?!

Комната, раскрашенная в кричащие цвета – одна стена ярко-­-желтая, другая

ярко-­-синяя; все изрисованы какими-­-то каракулями, словно их чертил имбецил с

нарушенной координацией. Башни, люди держатся за руки, облака и солнце.

Из мебели – матрасы. Небогато. И места так мало, что нечем дышать! Как их

столько сюда набилось?

На полу валяются две бабы и парень. Парень ткнулся носом в мою бутсу.

Голову одной из женщин нимбом окружает зеленая зловонная лужа. Святая

мученица. Чувствую, как и у меня к горлу подступает едкий сок.

К стенам жмутся еще три девушки. У одной, голубоглазой и в коротком синем

платье, на руках – мяучащий сверток. Вторая – раскосая крашеная блондинка – все

еще зажимает рукой рот полуторагодовалой девочке с жиденькими черными

волосенками под розовой шапочкой. Девочка что-­-то обиженно мычит из-­-под ладони

и пытается выкрутиться, но не может – у матери руки деревянные, словно судорогой

свело. От всего лица видны только глаза – такие же щелочки, как у матери.

Последняя из задержанных, рыжая с тысячей маленьких косичек, прячет за собой

белобрысого мальчишку лет трех. Мальчик наставил на меня придурковатого

лысого пупса с оторванной ногой, держит его так, будто это оружие. Кукла, надо же…

На блошином рынке они ее раскопали или у антикваров? Пупс пытается навести на

меня жутковато-­-осмысленный взгляд своих композитных глаз и нудит:

– Давай играть в салки. Только мне нужна обратно моя нога! Иначе как я буду

от тебя убегать? Верни мне мою ногу и давай играть! Будешь?

Остальные молчат. Тогда снова вступаю я.

– Проверка сигнала. Вы подозреваетесь в укрывательстве

незаконнорожденных. Мы проведем тест ДНК. Если дети зарегистрированы,

вам нечего бояться.

Говорю «мы», хотя я тут все еще один.

– Мама! Все в порядке, я его держу на мушке! – заявляет мальчишка, вылезая

вперед.

Женщина начинает выть.

– Не надо… Не надо…

– Вам нечего бояться, – улыбаюсь я.

Я гляжу на них и знаю, что лгу. Они именно должны трястись от страха –

потому что виновны. Тест только подтвердит то, что и так видно по их глазам.

Не боится из них всех только мальчик. Почему? Неужели его не пугали