— В чем вина их — вы, очевидно, сами знаете: не слушаются, слишком любопытны, да все без пользы — любую машину норовят на части растерзать. С простых вещей начали, а уж до мотоцикла добрались. Ваш он, должно быть. Совсем вы от него отказались или в ремонт им отдали?

— Вины своей не признаю, Инна Васильевна, — отвечал Савелий Дмитриевич, не торопясь рассеивать заблуждение женщины, чтобы не повредить детям. — Что ребята в страсть вошли — хорошо. Какая работа, какой характер возможны без страсти? Если же искать корни неуважения к матери, то надо заглянуть в далекое прошлое. Еще когда вы их кормили кашками и соски в рот совали не по научному регламенту, а когда требовалось заставить их не орать, тогда допустили первую ошибку. Моя младшая сестра на таком принципе воспитана: заорет, закапризничает — ей сейчас же бублик в рот… Сейчас она уже подросток, а все к своему способу прибегает.

«Мой, кажется, не из таких», — про себя подумала Инна Васильевна, а вслух сказала:

— Мотоциклов я вообще боюсь, и, по-моему, незачем разжигать в детях эту страсть. Вдруг они потом кататься вздумают?

— И на здоровье! — поспешил вставить Савелий Дмитриевич.

— А вдруг с ними что-нибудь в дороге случится? Вот и сейчас: поедет Лева на велосипеде, а у меня сердце не на месте. Боюсь я за него…

— Вы, значит, добиваетесь, чтобы и дети стали такими? — горячо заговорил Савелий Дмитриевич, словно обрадовавшись, что наконец понял ее. — Чтобы боялись одного звука мотора, чтобы спортом, конечно, не занимались, чтобы плавать не учились, на коньках не катались, чтобы зонтичек при них постоянно был, галошики, пуховый платок… Чтобы перед тем как влюбиться, спросили разрешения у маменьки? — Он неожиданно умолк, поняв, что перехватил через край. — Ох, извините, Инна Васильевна, кажется, я немного лишнего сболтнул?

— Странный вы человек, — сказала она, не выказывая обиды. — Я не сержусь, знаю, что вы друг моим детям, и это обязывает меня прислушиваться к вашему мнению.

— Я и вам друг, а не только детям вашим, — воскликнул Савелий Дмитриевич. — Не обижайтесь, если иногда они больше меня слушаются… А станете и вы их товарищем — они вас, как святую, почитать будут.

— Ну, спасибо за откровенность. Значит, как я поняла, вы на стороне детей, против меня?

— Я на стороне детей и на вашей стороне. Дайте им свободу, Инна Васильевна, не мешайте.

Женщина поднялась.

— Извините за беспокойство, — сказала она сухо и слишком вежливо, как говорят абсолютно чужому человеку. — Спасибо за совет. Все же я бы просила отнять у них мотоцикл. Скажите, что уже не нуждаетесь в помощи, что не полагаетесь на них. Словом, придумайте причину.

— Что же придумать? — с притворно озабоченным видом ответил он и, поколебавшись, признался: — Ведь машина-то их.

— Вы ее подарили? — в ужасе воскликнула она.

— Да нет, — решился он, наконец, открыть ей глаза. — Они собрали машину из бросовых деталей.

— Правда? — покачала Инна Васильевна головой. — И ради этого столько усилий! Но теперь я хоть спокойна — знаю, что на такой машине никуда не поедешь.

— А они, представьте, рассчитывают как раз на обратное, кататься, — с улыбкой, будто и сам не веря в успех ребячьей затеи, сообщил Савелий Дмитриевич.

— Пусть надеются, — подхватила Инна Васильевна почти обрадованно, — это даже к лучшему. Тем крепче они призадумаются, когда поймут, что ничего у них не выйдет.

— Большую боль это иногда причиняет, многих слез стоит, — заметил Савелий Дмитриевич. — Вы, значит, этого им желаете?

— Да, — решительно подтвердила она, — случается, что нет другого способа излечить человека, как только причинив ему боль. — Уже стоя на пороге, она заключила: — А когда недуг, так сказать, моральный, то чем больнее — тем полезнее.

Мотоцикл рос медленно. Надо было клеить камеры, смазывать втулки, промыть и просушить бензиновый бак, выверить руль. Каждую деталь приходилось исправлять и подгонять. Досадные помехи иногда надолго задерживали работу.

Наступил все же день, когда мотоцикл был собран.

Он стоял посреди мастерской, опираясь на два деревянных козлика, похожий на инвалида на двух костылях. Переднее колесо несколько уже заднего, да и диаметром поменьше, вследствие чего машина имеет небольшой наклон вперед. Обод переднего колеса белый с зелеными полосками, словно цветной носок на ножке кокетливой девушки, зато задний обод грязно-серый, и на него лучше не глядеть. Но удивительно, что именно он бросается в глаза, как и обильные тусклые пятна на раме. Фара еще без лампочки, нет сигнального рожка. Бак заткнут деревянной пробкой, обмотанной носовым платком.

При всех этих недостатках ребята все же не променяли бы свое творение на новую машину… Ну, если бы кто-нибудь стал очень настаивать, они, пожалуй, согласились бы отдать его непарные колеса за пару колес от нового мотоцикла, заменить руль, да и поменяться рамами тоже…

— Все это мелочи, а вот что переднее колесо туго вращается — это скверно, — озабоченно говорит Николай. — Надо втулку разбирать… Сделай это завтра сам, — неожиданно предлагает он Леве, — мне надо бабушке помогать.