Изъ-подъ нервно подергивавшейся верхней губы блестли блые длинные зубы.

Характеристичная улыбка, игравшая на губахъ молодого человка еще въ передней, снова появилась. Онъ съ ироніей взглянулъ на Люсиль, которая сгорала желаніемъ отвтить какой нибудь глупостью „длинной срой особ“ за произнесенное ею слово „полусвтъ“.

– Картина эта посл многихъ неудачныхъ попытокъ дала мн блаженное сознаніе, что я олицетворилъ трогательную фигуру несчастной дочери дожа въ томъ вид, какъ она жила въ моей фантазіи, – сказалъ онъ весело и спокойно. – У госпожи Фурніе дивный профиль, а ея самоотверженіе, ея терпніе во время скучныхъ сеансовъ…

– Скучныхъ? – повторила баронесса съ истерическимъ смхомъ. – Это очень дурно, Арнольдъ, да и ведетъ ко лжи и обману въ супружеств, если мужъ и жена мало знаютъ о прошломъ другъ друга, какъ мы съ тобой, – прибавила она, почти задыхаясь отъ злобы.

Старый баронъ, собиравшійся было разбить яйцо, вдругъ остановился. Со своей величественной головой и гнвно сверкавшими изъ подъ густыхъ нависшихъ бровей глазами онъ походилъ на разгнваннаго льва. Съ устъ его готовъ былъ сорваться рзкій отвтъ, но онъ сдержался.

– И отъ кукушки я слышу что-то новое, – сказалъ онъ юмористически. – Итакъ, Арнольдъ мало знаетъ о твоемъ прошломъ. Для чего ему это, моя милая. Супружество не торговая компанія или что либо подобное, гд требуется письменное описаніе всей дятельности. Ты почти до семнадцатилтняго возраста воспитывалась въ монастыр, и мы полагаемъ, что все шло приличнымъ образомъ, неужели нтъ, Клементина?

До сихъ поръ баронесса, длая свои ядовитыя замчанія, исполняла обязанности хозяйки у чайнаго стола, теперь же она вынула изъ кармана носовой платокъ и прикладывала его дрожащей рукой то ко лбу, то ко рту, какъ будто отъ колкихъ грубыхъ выраженій свекра ей длалось дурно или она ожидала кровохарканья.

Баронъ Шиллингъ посмотрлъ на отца съ упрекомъ и мольбой и ласково взялъ руку жены.

– Ты можешь быть также спокойна насчетъ моего прошлаго, какъ и насчетъ будущаго, которое проведешь со мной, – сказалъ онъ ласково и дружески, какъ нжный любящій братъ, снисходидительно смотрящій на вс слабости сестры. – Ты должна будешь постепенно привыкнуть къ мысли, что мое занятіе приводитъ меня въ соприкоеновеніе со всми слоями общества. И если поговорка „цль освящаетъ средства“ можетъ быть лучше всего примнена, такъ это въ искусств. Оно ищетъ свои сюжеты и въ будуар, и на чердак, и если меня заинтересуетъ какая нибудь характерная голова, я пойду за ней, еслибъ даже пришлось идти въ гнздо пороковъ и преступленiй. Этой терпимостью должна обладать жена каждаго художника, и ты также научишься ей.

– Нтъ, Арнольдъ, откажись теперь же отъ этихъ несбыточныхъ надеждъ, – сказала она съ такимъ спокойствіемъ, которое поражало посл только что обнаруженной нервности. – Я пріучена къ строгой правдивости и не умю лгать… Я молюсь передъ изображеніемъ мадонны и выслушиваю обдню до конца; какъ истинная католичка, я должна это длать, тогда какъ мн до глубины души противны и живопись, и музыка.

Она говорила это, опустивъ глаза, совершенно безстрастно и монотонно, машинально подергивая кончики кружевъ своего носового платка. Но грудь ея стала дышать свободне, точно освободившись отъ большой тяжести посл этого признанія, которое очень походило на хладнокровную месть молодому супругу за его проступки.

– Ты видишь, Арнольдъ, у меня хватаетъ мужества быть правдивой, – продолжала она тмъ же тономъ и подняла глаза. – Я не поступаю, какъ многія изъ насъ, которыя и шагу бы не сдлали, чтобы посмотрть Рафаэля или послушать музыку Бетховена, еслибы не боялись анаемы любителей искусства, он притворяются, а я признаюсь открыто, что картины для моихъ слабыхъ глазъ не что иное, какъ намалеванныя пятна, что живопись мн надодаетъ, что музыка болзненно дйствуетъ на мои нервы и что я питаю положительное отвращеніе ко всмъ художникамъ, а потому ты не долженъ дивляться, милый Арнольдъ, что я, жена барона Шиллингъ, вовсе не желаю быть женой живописца и никогда не буду имть желаемой тобой терпимости.

– Это придетъ со временемъ, – коротко сказалъ баронъ Шиллингъ; онъ поблднлъ, на лбу его образовались морщины, но его спокойно гордая осанка неопровержимо доказывала, кто будетъ въ конц концовъ господиномъ въ дом.

Молодая женщина потупилась на этотъ разъ очевидно смущенная; суровый повелительный тонъ показался ей угрожающимъ; она, повидимому, ожидала совсмъ иного дйствія отъ своей „правдивости“.

Во время этого разговора Люціанъ сидлъ молча между барономъ и Люсилью. Несмотря на собственныя заботы и тревоги, въ душ его поднималось гope o томъ, что сдлалось съ домомъ Шиллинга! Знатное дворянское гнздо снова засвтилось старымъ блескомъ. Но прежде при пустой касс, при скудномъ освщенiи, въ дом было свтло и весело, не было ни гнва, ни раздора, ни дурного расположенія духа, тогда какъ теперь при яркомъ свт изъ всхъ угловъ выглядывали, точно совы и летучія мыши, высокомріе, ханжество и скрытая злоба. И новый духъ дома въ вид полусогнутой нервной женщины боролся изъ-за абсолютной власти; онъ своими длинными, блдными, какъ смерть, руками накладывалъ запрещеніе на человческія души и на все окружающее, а на его упрямомъ чел можно было прочесть: „здсь все мое!“ И здсь деспотическая женская воля, лишившая и его самого родного крова!

Кто бы подумалъ, глядя на это холодное лицо съ опущенными, какъ у монахини, глазами, что эта женщина завоевала молодого мужа! Годъ тому назадъ старый баронъ былъ съ своимъ сыномъ въ Кобленц у тяжело больного двоюроднаго брата. По возращеніи онъ смясь шепнулъ Арнольду, что богатая наслдница „по уши влюблена въ него“ и ради него съ радостью отказалась бы отъ своего намренія поступить въ монастырь посл смерти отца. Потомъ баронъ Штейнбрюкъ умеръ; дочь сообщила объ этомъ старому барону, и съ тхъ поръ между ними завязалась переписка. Очевидно, она умла хорошо писать, такъ какъ съ тхъ поръ самымъ горячимъ желаніемъ барона стало женить на ней сына и такимъ образомъ возвратить своему старому роду заложенныя имнія. Ударъ, поставившій его самого на край могилы, много помогъ ему въ осуществленiи его плана, – Арнольдъ, нжно любившій отца, у постели больного, повидимому безъ всякой внутренней борьбы, согласилcя на все, чтобы уcпокоить страдальца.