Она подбросила кончикомъ изящной ножки свертокъ голубыхъ шелковыхъ лентъ, который покатился по каменному полу по направленію къ сундукамъ; вокругъ ея подвижной фигуры слышался шелестъ тяжелой шелковой матеріи и звонъ золотыхъ украшеній; она подняла было руки, чтобы поправить разсыпавшіеся локоны, но вдругъ опустила ихъ и, протягивая входившему хозяину дома, бросилась къ нему съ радостнымъ крикомъ.

– Вотъ и мы, дорогой баронъ. Ахъ, Боже мой, какъ мн вспомнился бдный Феликсъ, когда я васъ увидала. He правда ли, кто могъ бы сказать тогда, что я такъ скоро буду вдовой? Такая молодая! – А онъ бдняжка лежитъ тамъ одинъ въ земл. И что онъ долженъ былъ вынести, это ужасно, говорю я вамъ. Знаете ли, для меня Феликсъ умеръ съ той минуты, какъ получилъ тяжелую рану. Я не могу видть страданій; комната больного для меня страшна не меньше ада: темно, душно, жалобные стоны, ходятъ на цыпочкахъ, говорятъ шепотомъ, – все это дйствуетъ на меня подавляюще, и потому я бгу отъ этого.

Она умолкла и обернулась назадъ – по лстниц несли обитый желзомъ сундукъ; онъ былъ значительно тяжеле другихъ, что замтно было по тяжелому дыханію и неровнымъ шагамъ несшихъ его людей.

– Намъ надо много мста, не правда ли! – продолжала съ живостью маленькая женщина и смясь указала на багажъ. Съ нами случались и несчастія. Посмотрите на этотъ неопредленный предметъ, который съ такимъ огорченіемъ вертитъ въ рукахъ моя горничная; онъ былъ прелестнйшей шляпкой, купленной мной въ Гамбург для полутраура… Мн сломали сундукъ – баснословные болваны!

Баронъ Шиллингъ вдругъ выпустилъ ея руку, которую невольно было удержалъ въ своей. Это нжное существо, стоявшее передъ нимъ, вернулось такимъ же (можетъ быть нсколько блдне) какимъ оно было восемь лтъ тому назадъ, когда отправлялось за море, такой же легкокрылой бабочкой, которая порхаетъ вокругъ цвтовъ жизни и боязливо удаляется отъ негостепріимнаго поля скорбей и заботъ. Дв слезы объ умершемъ, скатившіяся по ея щекамъ, были имъ приняты за выраженіе искренняго горя, но вслдъ за ними появились на щекахъ ямочки шаловливой улыбки надъ смшной формой смятой шляпки.

– Виной этому мои люди? – спросилъ баронъ Шиллингъ коротко, почти мрачно.

– Нтъ, нтъ, это случилось на желзной дорог… Да это ничего не значитъ! Я завтра же напишу въ Берлинъ моей прежней модистк, которая, вроятно, еще существуетъ и страшно обрадуется…

Она вдругъ замолчала, какъбудто проболталась, и украдкой взглянула въ сторону, баронъ Шиллингъ послдовалъ глазами по направленію ея взгляда и теперь только увидлъ группу, которая безмолвно стояла у входа въ большой коридоръ.

Стражи сней – каріатиды со своими строгими блыми каменными лицами вверху на карнизахъ, конечно, никогда еще не видали такого чернаго курчаваго человческаго существа, какое стояло тамъ на мраморныхъ плитахъ.

Негритянка въ дом Шиллинга!… Ходившіе взадъ и впередъ слуги смотрли на нее съ удивленіемъ, а она добродушно улыбалась имъ своими толстыми губами. Она держала на рукахъ маленькую блдную черноглазую двочку въ длинной блой кашемировой накидк, падавшей мягкими складками, казалось, будто большая блая бабочка прильнула къ негритянк… Ребенокъ, очевидно, боялся въ чужомъ дом; его тоненькая рученка крпко обвила шею няни, а маленькое личико, обрамленное блокуро-золотистыми волосами крпко прижалось къ черной толстой щек… Тамъ же подл мраморной статуи стояла дама. Въ правой рук она держала руку мальчика лтъ семи, а лвой опиралась на высокій пьедесталъ богини. Между тмъ какъ въ туалет молодой вдовы преобладали полутраурные цвта, – блый и срый, эта была вся въ черномъ – въ самомъ глубокомъ траур; какъ статуя ночи стояла она въ своей длинной одежд, спускавшейся мягкими складками, и въ черной вуали подл блой мраморной фигуры… Своими большими черными глазами эта серьезная прекрасная женщина, слегка сдвинувъ брови, слдила за живыми движеніями молодой вдовы.

– Мой менторъ недоволенъ, – проворчала Люсиль съ подавленной досадой. – Пойдемте, баронъ! Госпожа Мерседесъ не любитъ ждать, – она, эта испанская хлопчатобумажная принцесса, высокомрна въ высшей степени.

Баронъ Шиллингъ быстро направился къ неподвижной групп, въ которой проявились жизнь и движеніе. Дама положила руку на плечо мальчика и такъ низко наклонилась къ нему, что черный вуаль, ниспадавшій, какъ мантилья, отъ надтой на лобъ шляпки, совершенно закрылъ ея лицо.

Она прошептала мальчику нсколько словъ и повела его навстрчу барону Шиллингъ.

– Мой папа веллъ теб кланяться, дядя Арнольдъ; онъ говорилъ мн это много разъ, прежде чмъ пошелъ къ ддушк на небо, – сказалъ мальчикъ чистымъ нмецкимъ языкомъ.

Глубоко взволнованный поднялъ его баронъ и поцловалъ нсколько разъ. Малютка, котораго онъ съ такой страстной любовью прижималъ къ своей груди, былъ поразительно похожъ на блокураго мальчика въ голубой бархатной курточк, на несчастнаго „колибри“, съ которымъ обходились такъ строго и для котораго суровое соколиное гнздо никогда не было роднымъ пріютомъ, – съ его ребенкомъ должно быть иначе…

– Ты мой милый, маленькій, славный Іозе [18] ? – сказалъ онъ.

– Ахъ да, позаботьтесь, пожалуйста, о немъ, дорогой баронъ! – воскликнула Люсиль. – Я не могу его воспитывать, это невозможно! Я еще слишкомъ молода, я такая маленькая, ребенокъ-мама, какъ называлъ меня Феликсъ… Мы съ Іозе, какъ братъ и сестра; онъ смется надо мной, когда я хочу быть благоразумна, да и по лтамъ мы вполн могли бы быть братомъ и сестрой. Вотъ посмотрите. Паула больше подходитъ къ своей мам, не такъ ли милая малютка? – и она ласково провела рукой по блокурымъ локонамъ двочки. – Это мой кумиръ, было бы вамъ извстно; она похожа на меня, какъ дв капли воды, разв вы этого не находите, баронъ?