– Что я всегда говорила, донна де Вальмазеда? – спросила насмшливо Люсиль. – Разв я что-нибудь преувеличила, изображая эту чопорную баронессу фонъ Шиллингъ самой противной женщиной на свт, non plus ultra [23] зависти и злобной ревности?… Она мрачна, какъ ночь, и терпть не можетъ насъ! Я знала, что мы будемъ ей какъ бльмо на глазу… но она хитра, эта милая женщина, этого отъ нея отнять нельзя. Она ухала и такъ ограничила оставленное ею хозяйство, какъ не могли бы, конечно, сдлать порядочные люди, – лучшій способъ поскоре выжить насъ изъ дома!… Я спрашиваю васъ, донна де Вальмазеда, что вы думаете длать? Баронъ Шиллингъ…

– Съ рыбьей кровью нмецъ, какъ это значится и въ книгахъ, – раздался въ полголоса отвтъ изъ оконной ниши, гд на минуту остановилась Мерседесъ.

– А, наконецъ-то! – вскричала съ восторгомъ Люсиль. Она, какъ наэлектризованная вскочила съ мста, и распахнула двери въ сосднюю комнату, гд Дебора, только что вымывшая маленькую Паулу, переодвала ее, а горничная разбирала сундукъ.

– Вынимайте только спальныя принадлежности, Минна, и ничего больше, – приказала она и затмъ подбжала къ оконной ниш. – Еслибъ Феликсъ зналъ, какъ нищенски насъ примутъ здсь, – продолжала она торопливо, какъ человкъ, поступающій по старой пословиц: „куй желзо, пока горячо“, – онъ ни за что не послалъ бы насъ въ это гнздо домовыхъ, изъ котораго бжала сама хозяйка, такъ какъ боится ихъ… И уходя изъ дома, эта милая женщина лишила его всякаго комфорта. Видишь тамъ эти ужасные чайники и кружки съ придланными къ нимъ ручками и носиками? – и она показала на буфетъ. – Все это вытащено для насъ изъ чулана. Восемь лтъ тому назадъ полки и подставки ломились отъ серебряной и хрустальной посуды, я это отлично помню, потому что мн было тогда очень досадно, что великолпный буфетъ моей мамы не могъ соперничать съ этимъ; можетъ она испугалась, что ея драгоцнности пристанутъ къ нашимъ пальцамъ?

Это маленькое злобное созданье, шумя шелковыми юбками, проворно шныряло около стоявшей молча Мерседесъ и старалось поймать ея взглядъ.

– Мы, конечно, отправимся въ Берлинъ, Мерседесъ? – тихо спросила она нжнымъ ласковымъ голосомъ. – Намъ не остается ничего другого… Феликсъ хотлъ дать дтямъ нмецкое воспитаніе – гд же лучше какъ не тамъ? самое настоящее первобытное нмецкое воспитаніе!… И для меня какое бы это было счастіе! – Она сжала обими руками голову, какъ бы боясь лишиться разсудка отъ блаженства. – Хотя бабушка умерла, а мама сдлала глупость, позволивъ похитить себя какому-то старост, но у меня тамъ такъ много друзей, такъ много людей, сходившихъ по мн съ ума. Боже мой, я, кажется, была бы даже рада несносному старому дураку князю Конскому!… Мы удемъ, конечно, съ первымъ же поздомъ завтра утромъ?… Знаешь, я лично мало забочусь о томъ, что эта сбжавшая монахиня старается оскорбить меня, я стряхиваю съ себя эти коварные булавочные уколы и забавляюсь ими; но ты, ты?…

При этихъ словахъ гнвное восклицаніе, казалось, готово было сорваться съ устъ молодой женщины, которая до сихъ поръ стояла неподвижно, устремивъ глаза въ садъ. Она была очень блдна, и по ея тяжелому дыханію, съ трудомъ вырывавшемуся изъ груди, видно было, что она борется съ противорчивыми ощущеніями, тмъ боле далека была она отъ объясненій и разговоровъ съ этимъ вертящимся, какъ ртуть существомъ, которое своей безпрерывной болтовней, похожей на птичье щебетанье, нарушало ходъ ея мучительныхъ мыслей.

– Ну, что же, Мерседесъ? – приставала маленькая женщина, задыхаясь отъ волненія, и ея прекрасные зеленоватые глаза ярко блестли.

– Мы остаемся здсь. Я переплыла океанъ, чтобы исполнить послднюю волю моего брата, и я постараюсь это сдлать.

Люсиль отвернулась отъ нея, какъ избаловавный ребенокъ, пробжала въ сосднюю комнату мимо смущеннаго слуги, который только что вошелъ, неся требуемый стаканъ воды, и съ шумомъ захлопнула дверь, чтобы здсь, по своему обыкновенію, излить досаду на свою горничную и повренную Минну.

Черезъ нсколько дней домъ Шиллинга принялъ совсмъ иной видъ. Проходившіе мимо замедляли шаги, приближаясь къ желзной ршетк, чтобы удобне наблюдать за странной новой жизнью въ немъ.

Прежде всего всеобщее вниманіе привлекали два негра. Якъ, сильный мужчина красивой блестяще-черной негрской расы, обитающей на берегахъ Сенегала, казалось, очень полюбилъ домъ съ колоннами; онъ по цлымъ часамъ стоялъ, прислонившись къ стройной блой колонн и съ удовольствіемъ любовался струями фонтана, которыя высоко поднимались въ воздух и разсыпались брилліантовыми искрами; или бросалъ по каменнымъ ступенямъ террасы крошки хлба для безчисленнаго множества воробьевъ, стаями слетавшихся сюда, между тмъ какъ толстая Дебора въ пестромъ ситцевомъ плать и кокетливомъ кисейномъ чепчик съ свтлыми бантами на кудрявыхъ волосахъ, переваливаясь и совсмъ запыхавшись, старалась не отставать отъ своего „золотого дитятки“ маленькой Паулы, которая на своихъ крошечныхъ ножкахъ бодро слдовала за Iозе, бгавшимъ съ своимъ товарищемъ Пиратомъ по переднему саду.

Это маленькое шумное общество продолжало привлекать вниманіе публики, гуляющей по ту сторону ршетки и посл того, какъ ослабло поразительное впечатлніе, производимое „неграми рабами“. Вс привыкли къ царившей здсь тишин и замкнутому уединенію; лишь иногда баронесса, всегда зябнувшая, завернувшись въ плэдъ, съ длиннымъ срымъ шлейфомъ, съ высокомрнымъ взглядомъ и безцвтнымъ лицомъ, тихо и одиноко скользила между деревьями. Теперь же въ аллеяхъ и кустарникахъ, какъ пестрыя бабочки, мелькали въ воздух мячи и обручи, на дорожкахъ тамъ и сямъ валялись дтскія сабли, стояли коляски съ куклами, и маленькіе чужеземцы, такъ скоро освоившіеся съ нмецкой почвой, были прекрасны, какъ херувимы, изнжены и наряжены, какъ княжескія дти.

Тамъ было еще существо, которое не знали куда причислить – къ дтямъ или къ взрослымъ двушкамъ, въ двадцать лтъ сохравшимъ дтскія манеры и обворожительную наивность. Она большей частью быстро пробгала по дорожкамъ, обрывала мимоходомъ листья сь кустарниковъ, жевала ихъ маленькими блестящими зубами и, не стсняясь, топтала тщательно охраняемый бархатистый дернъ цвтниковъ, чтобы сорвать въ клумб какой-нибудь понравившійся ей цвтокъ и приколоть его къ локонамъ или шаловливо оборвать у него лепестокъ за лепесткомъ. За желзной ршеткой представлялось зрлище, полное естественной чарующей прелести, и люди не могли досыта насмотрться на прелестное сумасбродное созданье даже тогда, когда она скучая и въ дурномъ расположеніи духа лежала въ платановой алле на пурпуровыхъ шелковыхъ стеганыхъ одялахъ, разостланныхъ на желзной мебели. Маленькая ножка, выглядывавшая изъ волнъ шитья, кружевъ и оборокъ, своимъ движеніемъ, точно маятникъ, указывала на улучшеніе или ухудшеніе настроенія, рука безпрестанно хваталась за серебряный колокольчикъ, и на звонокъ прибгала изъ дома горничная, то съ книгами, то съ флакономъ, то съ шалью и тому подобными вещами, пока наконецъ какая-нибудь гигантская бонбоньерка не улучшала расположенія духа и не привлекала сюда дтей. Тогда молодые зубки неутомимо принимались за работу, и вс вмст они составляли очаровательную группу. Но чтобы это рзвое, болтавшее ногами созданье было матерью блокурыхъ дтокъ никому и въ голову не приходило такъ же, какъ и старой женщин, которая уже въ продолженіе нсколькихъ дней безпрестанно появлялась у окна мезонина въ монастырскомъ помсть. Она никогда не высовывалась изъ окна, а только слегка наклоняла голову въ сторону ненавистнаго цвтника шиллингова дома, но глаза ея, какъ бы притягиваемые магнитомъ, со страхомъ останавливались на извилистыхъ дорожкахъ, и, когда по нимъ пробгала взапуски съ Пиратомъ стройная фигура Іозе, одтаго въ голубой матросскій костюмъ, и раздавались звуки его командующаго голоса, ея твердая трудолюбивая рука невольно хваталась за подоконникъ, и по блдному холодному лицу разливался румянецъ невроятнаго смущенія.