Донна Мерседесъ надялась, что непродолжительное отсутствіе Люсили останется незамченнымъ, но къ величайшему ея изумленію на другой же день къ ней стали являться съ различными счетами, по которымъ заплатить, какъ остроумно гласила замтка на одномъ изъ нихъ, вроятно, забыла ухавшая американка…

Во всякомъ случа, прислуга шиллингова дома, болтавшая съ посланными изъ магазиновъ, высказывала подозрніе, что маленькая женщина бжала тайкомъ.

Камердинеръ Робертъ, шмыгавшій безпрестанно у отворенныхъ дверей подъзда и галереи, постоянно являлся съ новыми требованіями. Онъ тихо стучалъ въ дверь салона, почтительно, съ опущенными глазами подавалъ на серебряномъ поднос зловщія бумаги и посл того какъ донна Мерседесъ кратко произносила: „хорошо“, онъ съ согнутой спиной и полуогорченной лукавой усмшкой исчезалъ за дверью… Тамъ, разводя пустыми руками и пожимая плечами, онъ говорилъ ожидавшимъ: „денегъ нтъ, едва-ли вы получите свой долгъ. Какъ могли вы доврять свои товары первой встрчной! Мы не можемъ отвчать за людей, которые такъ нахально втерлись въ домъ!“

Люсиль широко воспользовалась кредитомъ, предложеннымъ ей, какъ знатной гость въ дом Шиллинга, – она не заплатила ни за что, что ей въ послдніе дни доставляли на домъ; ея золовк не пришлось задумываться о томъ, куда двались значительныя суммы, требуемыя у нея Люсилью, – он припасались на житье въ Берлин. Само собой разумется, что Якъ тотчасъ же былъ посланъ заплатить по всмъ счетамъ.

Негры за эти дни часто со страхомъ искоса посматривали на свою госпожу. Они знали это лицо съ той минуты, какъ оно безсознательно открыло глаза; они видли его во время несчастной войны во всхъ стадіяхъ разгорвшихся страстей блднымъ, какъ привидніе отъ гнва и негодованія, неподвижнымъ и преисполненнымъ величія предъ непріятелемъ, искавшимъ въ ея дом скрытыхъ ею мятежниковъ; они видли его, холодно улыбавшимся поблвшими губами, когда ей перевязывали раненую руку, когда пламя вырывалось изъ-подъ крыши ея родительскаго дома, подожженнаго врагами, чтобы уничтожить до основанія дорогую обстановку… При всхъ перемнахъ донна Мерседесъ оставалась непреклонной повелительницей, отъ которой врные негры не приняли предложенной свободы, потому что чувствовали себя безопасными и покойными на всю жизнь подъ ея управленіемъ… Здсь въ этой чужой стран, ихъ госпожа, казалось, лишилась свойственной ей увренности, иногда она какъ будто теряла свою твердую волю, которая невольно дйствовала на всхъ окружающихъ и на нее самое налагала печать наружнаго равнодушія… Часто по цлымъ часамъ, наморщивъ лобъ и съ гордой злой улыбкой на губахъ, безпокойно ходила она взадъ и впередъ по салону, со своей стройной двственной фигурой и съ выраженіемъ лица, какъ у дикаго пойманнаго сокола, готоваго разломать свою клтку… Здсь въ этомъ нмецкомъ дом первый разъ коснулось ея пошлое злословіе; она чувствовала въ душ уколъ отъ злыхъ рчей, и она, какъ мятежница, мужественно смотрвшая въ глаза непріятеля, не боявшаяся убійственнаго оружія, впадала въ безсильный гнвъ отъ этихъ уколовъ и отдавалась чисто женскому малодушію. Съ страстнымъ нетерпніемъ считала она часы до возвращенія Люсили. Не только горячее желаніе, чтобы могущая вернуться изъ Рима баронесса не застала ее здсь одну, волновало ее, но также и забота о безразсудной маленькой женщин, которая своей необузданностью и безграничной страстью къ удовольствіямъ могла развить таившуюся въ ней смертельную болзнь.

Такъ прошло четыре дня съ отъзда Люсили, a ея комнаты въ нижнемъ этаж все еще оставались пустыми и были заперты. Безпокойство и ожиданія донны Мерседесъ постепенно дошли до лихорадочнаго возбужденія – она напряженно прислушивалась къ отдаленному стуку колесъ и вздрагивала, когда открывалась дверь салона… Наконецъ на пятый день явился встникъ, тоненькое письмецо… Донна Мерседесъ разорвала конвертъ и, прочитавъ первыя строки, какъ пораженная громомъ, упала въ кресло.

– „Я на небесахъ, и весь Берлинъ въ истинномъ упоеніи, въ восторг! – гласили второпяхъ набросанныя строки. – Мамины тріумфы были ничто въ сравненiи съ моими! Я чуть не задохнулась подъ цвтами, которыми меня осыпали и сейчасъ должна была убжать тайкомъ изъ собственнаго салона, наполненнаго восторженными поклонниками, чтобы набросать на бумагу эти строки. Да, теперь я опять живу! И живу въ небесномъ блаженств! Все, что я тайкомъ подготовляла съ самаго прізда въ Германію, исполнилось. Теперь, когда твое вмшательство для меня боле не опасно, ты должна узнать истину, – вчера вечеромъ я выступила на сцену въ роли „Жизелль!“

Милосердый Боже! чахоточная танцовала на сцен! Апплодировали той, которая съ каждымъ шагомъ приближается къ врной смерти… Такъ вотъ что означали таинственныя упражненія въ танцахъ и новые костюмы! Вотъ почему такая лихорадочная поспшность при выход изъ дома, ей надо было поспть къ назначенному дебюту!… Да, она права, ея золовка была непростительно „наивна и безпечна“, она оказалась плохой надзирательницей за довренной ей коварной молодой женщиной, отъ которой умирающій мужъ, какъ видно, опасался такой продлки и притомъ не имлъ мужества откровенно высказать сестр свое опасеніе…

Итакъ, это случилось, несмотря на вс его распоряженія, – птичка улетла и носилась въ той сфер, гд съ каждымъ ударомъ крыльевъ вдыхала смертельный ядъ! Донна Мерседесъ вскочила, – нужно тотчасъ же вернуть ее назадъ!… Ей не оставалось другого выбора, какъ самой отправиться въ Берлинъ и не допустить ее до вторичнаго выступленія… Снова овладвъ своей энергіей и хладнокровіемъ она отдала приказанія, какъ можно скоре приготовить все къ отъзду. Но она должна была объявить объ этомъ ршеніи хозяину дома, она должна была просить его позаботиться о дтяхъ во время ея отсутствія.

Кровь бросилась ей въ лицо – она стояла передъ тяжелой дилеммой. Какъ она это объявитъ ему, котораго не видала боле съ того вечера? Для продолжительнаго письменнаго сообщенія не оставалось времени; также не могла она требовать, чтобы онъ пришелъ для разговора съ ней въ ея покои, доступъ въ которые она такъ рзко воспретила ему, – она боялась и совершенно справедливо, что онъ откажется придти… Онъ совершенно удалился отъ нея. Она хорошо знала, что онъ каждый день видался съ докторами, лчившими Іозе, и Анхенъ должна была сообщать ему свднія о его состояніи ежедневно утромъ и вечеромъ; маленькая Паула въ его мастерской чувствовала себя боле дома, чмъ въ салон, онъ попрежнему былъ заботливымъ и любящимъ покровителемъ дтей Люціана, – но сестра его друга для него, казалось, не существовала боле. Даже бгство Люсили не могло вызвать ни малйшаго признака прежняго участія.

Въ ней происходила тяжелая борьба; наконецъ она сунула письмо Люсили въ карманъ и отправилась въ мастерскую.

Былъ четвертый часъ пополудни. Стекла зимняго сада сверкали отъ солнечныхъ лучей на встрчу Мерседесъ, все боле и боле замедлявшей шаги. Когда она вышла изъ платановой аллеи, теплый ароматичный воздухъ, пахнувшiй на нее оттуда, захватилъ ей дыханіе.

Она страстно желала, чтобы баронъ Шиллингъ замтилъ ее и рыцарски пришелъ бы ей на помощь на ея тяжеломъ пути; но ни одна дверь не отворилась, несмотря на то, что Пиратъ, почуявшій приближеніе своей хозяйки, метался въ своемъ убжищ, какъ бшеный.

Тихо отворила она дверь зимняго сада и, задыхаясь отъ сильнаго сердцебіенія, ступила на прохладный асфальтовый полъ, тамъ и сямъ выступавшій изъ роскошной зелени. Первое, что она увидла, заставило ее сильно покраснть – это была группа глоксиній, блествшихъ яркими красками. Цвты, которые она недавно отвергла съ убійственной холодностью, можетъ быть, первые распустившіеся, были сорваны отсюда. Даже эти маленькіе колокольчики съ унизительной ясностью говорили гордой женщин, что ея появленіе здсь шагъ къ искупленію.