Эдварда мелькомъ взглянула на меня.

— Да? и что же изъ этого вышло?

— Ничего, ровно ничего, — сказалъ я, — но мн кажется, это прекрасная черта.

Пауза.

— А гд теперь эта дама?

— За границей!

Мы больше не говорили объ этомъ, но когда ей нужно было уходить домой, она сказала:- Ну, покойной ночи. Не думай больше объ этой дам! — Я ни о комъ не думаю, кром тебя.

Я врилъ ей, я видлъ, что она говоритъ то, что думаетъ, и этого было для меня совершенно достаточно; только бы она думала обо мн… Я пошелъ за ней.

— Благодарю, Эдварда! — сказалъ я. Немного спустя я прибавилъ отъ всего сердца:- Ты черезчуръ добра ко мн, но я теб благодаренъ за то, что ты меня любишь. Богъ наградитъ тебя за это! Я не такъ великолпенъ, какъ многіе другіе, которыхъ ты могла бы избрать; но я весь твой, безпредльно твой, душой и тломъ. О чемъ ты думаешь? У тебя слезы на глазахъ.

— Это ничего! — отвтила она, — это звучитъ такъ странно, что Богъ наградитъ меня. Ты говоришь такъ, какъ-будто… Я тебя такъ люблю! — И вдругъ она бросилась мн на шею тутъ же на дорог и крпко поцловала.

Когда она ушла, я свернулъ съ дороги и пробрался въ лсъ, чтобы спрятаться и остаться Одному со своей радостью. Потомъ, взволнованный, я снова вышелъ на дорогу, чтобы посмотрть, не видлъ ли кто, что я вошелъ въ лсъ; но я никого не увидлъ.

Лтнія ночи, тихое море и безконечно спокойный лсъ. Ни крика, ни шума шаговъ съ дороги. Мое сердце было какъ-будто наполнено темнымъ виномъ. Моль и ночныя бабочки безшумно влетаютъ ко мн въ окно, привлеченныя свтомъ очага, и запахомъ жареной дичи. Он ударяются съ глухимъ шумомъ о потолокъ, летаютъ около самого моего уха, такъ что меня пронизываетъ дрожь, и садятся на блую пороховницу на стн.

Я наблюдаю за ними; он сидятъ, дрожатъ и смотрятъ на меня; это — шелкопряды, древоточицы и моль. Нкоторые изъ нихъ похожи на летающіе анютины глазки.

Я выхожу изъ хижины и прислушиваюсь. Ничего, ни малйшаго шума. Все стоитъ. Воздухъ свтился отъ летающихъ наскомыхъ, отъ миріадъ чиркающихъ крылышекъ… Тамъ, на опушк лса растетъ папоротникъ и борецъ, цвтетъ верескъ; я люблю его маленькіе цвточки. Хвала теб, Господи, за каждый виднный мной цвтокъ! Они были маленькими розами на моемъ пути, и я плачу отъ любви къ нимъ. Гд-то вблизи растетъ дикая гвоздика, и я ее не вижу, но я чувствую ея запахъ. Но теперь, въ ночные часы, въ лсу развернулись большіе блые цвты; ихъ рыльца открыты; они дышатъ; мохнатыя бабочки опускаются на ихъ листья, и все растеніе содрогается. Я хожу отъ одного цвтка къ другому; они опьянены; это опьяненные цвты, и я вижу, какъ они опьяняются.

Легкіе шаги, чье-то дыханіе, радостный привтъ.

Я откликаюсь, бросаюсь на дорогу, обнимаю колни, ея скромное платье.

— Добрый вечеръ, Эдварда, — говорю я еще разъ, обезсилвъ отъ счастія.

— Какъ ты меня любишь! — шепчетъ она.

— Какъ я долженъ быть благодаренъ теб! — отвчаю я. — Ты моя; весь день мое сердце спокойно и думаетъ о теб. Ты прекраснйшая двушка на земл, и я цловалъ тебя. Часто при мысли, что я цловалъ тебя, я начинаю краснть отъ радости.

— Почему ты меня такъ сильно любишь именно сегодня вечеромъ? — спрашиваетъ она.

На это иного есть причинъ; стоило мн только о ней подумать, и я уже любилъ ее. Этотъ взглядъ изъ-подъ высоко изогнутыхъ бровей и эта смуглая милая кожа!

— А разв я не долженъ тебя любить? — говорю я. — Вотъ я здсь брожу одинъ и благодарю каждое деревцо, что ты молода и здорова. Однажды на одномъ балу была одна молодая дама; она сидла вс танцы, и никто не приглашалъ ее. Я ее не зналъ, но лицо ея произвело на меня впечатлніе, и я поклонился. — Ну? — Нтъ, она покачала головой. — Фрёкэнъ не танцуетъ? — сказалъ я. — Можете вы это понять, — отвчала она, — мой отецъ былъ такой стройный, моя матъ была безупречной красоты, и отецъ сразу побдилъ мою мать. А я — хромая.

Эдварда посмотрла на меня.

— Сядемъ, — сказала она. Мы сли на верескъ.

— Знаешь что моя подруга про тебя говоритъ? — начала она. — Она говоритъ, что у тебя взглядъ звря, и когда ты на нее смотришь, она совсмъ теряетъ разсудокъ. Она говоритъ, что это такое ощущеніе, какъ-будто ты прикасаешься къ ней.

Во мн промелькнула какая-то особенная радость, когда я это услыхалъ, не за себя, а за Эдварду; и я подумалъ: «Мн только до одной дло, а что говоритъ эта про мой взглядъ?» Я спросилъ:- Кто была эта подруга?

— Этого я теб не скажу, — отвчала она, — но это одна изъ бывшихъ съ нами на рыбосолильн.

— Да, да, — говорю я.

Мы заговорили о другихъ вещахъ.

— Мой отецъ на-дняхъ узжаетъ въ Россію, — сказала она, — и тогда я устрою праздникъ. Ты былъ когда-нибудь на Кухольмен? Мы возьмемъ съ собой дв корзины съ виномъ; съ нами подутъ опять дамы съ церковнаго двора; отецъ далъ уже мн вино. Не правда ли, ты больше не будешь смотрть такъ на мою подругу? Нтъ, будешь? Ну, тогда я не приглашу ее.