Николай Ивановичъ былъ около жены. Морская болзнь не брала его. Онъ все еще крпился и умоляющимъ голосомъ упрашивалъ стонущую жену:

— Глаша, голубушка, потерпи еще немножко. Вдь ужъ скоро прідемъ въ Неаполь. Землякъ! Скоро мы будемъ въ Неапол? — обратился онъ къ контролеру.

— Судя по времени, должны придти черезъ три четверти часа въ Неаполь, но втеръ дуетъ прямо на насъ. Часъ времени во всякомъ случа пройдетъ.

— Еще часъ, еще часъ мученій! продолжала стонать Глафира Семеновна. — Ахъ, живодеры, живодеры! Бандиты! Разбойники!

— Сударыня, да попробуйте вы какъ-нибудь выйти на палубу. Я увренъ, что свжій втеръ и брызги воды освжатъ васъ, подскочилъ къ ней контролеръ, оставляя даму въ черномъ плать. — Дайте вашу руку, обопритесь на меня и я проведу васъ.

— Не подходи, не подходи душегубъ! взвизгнула лежавшая на диван Глафира Семеновна и пихнула контролера ногой.

А втеръ, между тмъ, все крпчалъ и крпчалъ. Качка усиливалась.

Черезъ полчаса въ каюту спустился Конуринъ. Голова его была повязана носовымъ платкомъ.

— Берегъ! Берегъ! радостно восклицалъ онъ. — Виднъ Неаполь!

Но его такъ шатнуло, что онъ повалился на полъ и всталъ на колни передъ сидящимъ, разставя ноги, сдымъ англичаниномъ, сосущимъ лимонъ.

— Господи Боже мой! Эдакая качка, а онъ чудитъ, пожалъ плечами Николай Ивановичъ, взглянувъ на голову Конурина. — Что это ты платокъ-то надлъ?

— Шляпу сдунуло втромъ. Выглянулъ за бортъ, а она — фютъ! Теперь акула какая-нибудь въ моей шляп щеголяетъ. Успокойтесь, матушка, голубушка… Придите въ себя… Сейчасъ берегъ, сейчасъ мы остановимся, обратился Конуринъ къ Глафир Семеновн.

Англичанинъ въ шотландскомъ пиджак вернулся въ каюту блдный, съ помертвлыми синими губами, съ посоловлыми слезящимися глазами. Онъ слъ и сталъ щупать пульсъ у себя на рук, потомъ разстегнулъ жилетъ и сорочку, засунулъ себ подъ мышку градусникъ для измренія температуры тла, черезъ нсколько времени вынулъ этотъ градусникъ и, посмотрвъ на него, сталъ записывать что-то въ записную книжку.

Прошло полчаса и пароходъ началъ убавлять пары. Колеса хлопали по вод медленне и наконецъ совсмъ остановились, хотя качка и не уменьшалась. Среди завыванія втра и шума волнъ вверху на палуб слышна была команда капитана и крики пароходной прислуги, бгавшей по палуб. Вскор раздался лязгъ желзныхъ цпей, что-то стукнуло и потрясло пароходъ. Кинули якорь. Пароходъ остановился въ гавани, но его продолжало качать.

Конуринъ, бгавшій на верхъ, снова сбжалъ въ каюту и сообщилъ:

— Пріхали… Остановились… Сейчасъ на лодки спускать насъ будутъ.

— Ну, слава Богу! простонала Глафира Семеновна и, собравъ вс свои силы, поднялась съ дивана и стала приводить свой костюмъ въ порядокъ.

Встрепенулись и англичане, развязывая свои пледы, чтобы закутаться ими отъ лившаго на воздух дождя. Два-три пассажира бросились на верхъ, но тотчасъ-же вернулись назадъ и, размахивая руками, съ жаромъ разсказывали что-то по итальянски другимъ пассажирамъ. Прислушивавшійся къ ихъ разговору англичанинъ въ шотландскомъ пиджак посмотрлъ на свой барометръ, покачалъ головой и процдилъ какія-то англійскія слова сквозь зубы. Николай Ивановичъ и Конуринъ, поддерживая съ двухъ сторонъ Глафиру Семеновну, вели ее къ выходу. Съ лстницы сбжалъ контролеръ и остановилъ ихъ.

— Нельзя, господа, сойти съ парохода… Вернитесь… сказалъ онъ.

— Что такое? Почему? Отчего? засыпали его вопросами Ивановы и Конуринъ.

— Втеръ очень силенъ, никакая лодка не можетъ пристать къ пароходу, чтобы везти васъ на берегъ. Да ежели-бы и пристала, то опасно хать въ ней, опрокинуться можно. И въ гавани страшныя волны.

— Господи! Что-же это такое! взвизгнула Глафира Семеновна. — У берега, совсмъ у берега и сойти нельзя.

— Надо подождать, пока втеръ утихнетъ. Небо будто-бы разъясняется, на восток ужъ показалась синяя полоска. Присядьте, сударыня, придите немного въ себя, теперь ужъ не такъ качаетъ. Мы стоимъ на якор, обратился онъ къ Глафир Семеновн, балансируя на ногахъ, чтобъ не упасть.

— Что вы врете-то, что вы врете, безстыдникъ! Еще хуже качаетъ, отвчала она, падая на диванъ.

— Ну, Капри, чтобы теб ни дна, ни покрышки! разводилъ руками Конуринъ и спросилъ:- Когда-же наконецъ, чортъ ты эдакій, мы можемъ попасть на берегъ?

— Да что вы сердитесь, господа! Вдь это-же не отъ насъ, не мы виноваты, а погода, стихія, втеръ, море… Стихнетъ немножко втеръ черезъ четверть часа и мы васъ спустимъ съ парохода черезъ четверть часа. Полъ-часа, я думаю, во всякомъ случа еще придется подождать на пароход.

— Полъ-часа? Еще полъ-часа! Изверги! Людоды! Палачи! кричала Глафира Семеновна.

Но качка дйствительно уже была слабе. Завыванія втра становились все тише и тише. Глафира Семеновна могла уже сидть. Конуринъ собиралъ свои втви съ апельсинами. Николай Ивановичъ оторвалъ одинъ апельсинъ и подалъ его жен. Она сорвала съ него кусокъ кожи и принялась сосать его. На верху пароходъ давалъ усиленные свистки. Прошло съ часъ. Стемнло. На пароход зажгли огни. Качка была уже совсмъ ничтожная. Наконецъ въ каюту прибжалъ контролеръ, выкрикнулъ что-то по итальянски и обратясь къ Конурину и Ивановымъ сказалъ: