— Не я это, милая барынька! не я, а ослы.

А надъ островомъ Капри растянулась уже туча. Накрапывалъ рдкій дождь. Ивановы и Конуринъ начали разсчитываться за завтракъ и спшили на пароходъ.

— Господи! Пронеси. Ужасно я боюсь бури… шептала Глафира Семеновна.

Они сошли на пристань. Пароходъ давалъ свистки. Столпившіеся пассажиры поспшно садились въ лодки и направлялись на пароходъ. На пристани Конуринъ купилъ нсколько апельсинныхъ втвей съ плодами и сидлъ въ лодк какъ-бы въ апельсинномъ лсу. Нитки съ кораллами, купленныя у ребятишекъ на пристани, висли у него уже не только на ше, а на плечахъ, на пуговицахъ пиджака. Кораллами была обмотана и шляпа.

— Чего вы дурака-то изъ себя ломаете! Чего вы кораллами обвсились! Что это за маскарадъ такой! Снимите ихъ! кричала на него Глафира Семеновна.

— Мстные продукты. Своимъ поросятамъ въ Питеръ въ подарокъ свезу, — отвчалъ онъ.

Лодку уже изрядно покачивало. Николай Ивановичъ сидлъ и кусалъ губы.

— Не слдовало на Капри здить, не слдовало, кто боится воды, — говорилъ онъ.

Рдкій дождь усиливался и у самаго парохода перешелъ въ ливень. Втеръ крпчалъ. На пароходъ Глафира Семеновна взбиралась совсмъ блдная, съ трясущимися губами, и продолжала шептать:

— Господи Боже мой! Да что-же это будетъ, ежели вдругъ буря начнется!

На пароход стоялъ англичанинъ въ шотландскомъ клтчатомъ пиджак, показывалъ всмъ свой барометръ и таинственно покачивалъ головой.

LXX

Пароходъ снялся съ якоря и направился съ Соренто, куда нужно было высадить нсколько пассажировъ. Втеръ и дождь не унимались. Пароходъ качало. Пассажиры забрались въ каюту и сидли, уныло посматривая другъ на друга. Очень немногіе бодрились и переходили съ мста на мсто, придерживаясь за скамейки, столы и стны. Дамы сидли блдныя. Нкоторыя сосали лимонъ. Буфетная прислуга бгала съ кофейниками и бутылками и предлагала кофе и коньясъ. Англичане сосали коньякъ черезъ соломенку или макали въ него сахаръ. Черномазый буфетный мальчишка опять подскочилъ съ Николаю Ивановичу и Конурину и воскликнулъ:

— Рюссъ… Коньякъ? Вкуснэ…

— Ахъ, чертенокъ! По русски выучился говорить… проговорилъ Конуринъ. — Это это тебя выучилъ? Контролеръ, что-ли? Ну, давай сюда намъ коньяку дв рюмки.

— Не пейте, не пейте. Вы ужъ и такъ пьяны, пробормотала Глафира Семеновна.

Блдная, какъ полотно, она помщалась въ уголк каюты и держала у губъ очищенный апельсинъ, высасывая его по капельк.

— Матушка, мы отъ бури… Въ бурю, говорятъ, коньякъ отлично помогаетъ, отвчалъ ей Конуринъ. — Вонъ господа англичане вс пьютъ, а они ужъ знаютъ, они торговые мореплаватели.

— Англичане трезвые, англичане другое дло.

— Выпей, Глаша, хоть кофейку-то, — предложилъ ей Николай Ивановичъ.

— Отстань. Меня и такъ мутитъ.

— Да вдь кофей отъ тошноты помогаетъ.

— Ахъ, не говори ты со мной пожалуйста, не раздражай меня! Просила на Капри остаться до завтра, такъ нтъ, понесла тебя нелегкая въ бурю. Подлецъ.

— Да какая-же это буря, голубушка! Вотъ когда я халъ по Ладожскому озеру въ Сермаксы…

— Молчи. А то я въ тебя швырну апельсиномъ.

— При англійской-то націи да такая бомбардировка? Мерси…

— Прилягте, матушка, голубушка, прилягте на диванчикъ. Можетъ быть легче будетъ, подскочилъ къ ней Конуринъ.

— Прочь! Видть я васъ не могу въ этихъ кораллахъ. Что это за дурацкій маскарадъ! Какъ клоунъ какой обвсились нитками коралловъ. Постороннихъ то постыдились-бы…

Она даже замахнулась на Конурина. Конуринъ отскочилъ отъ нея и пробормоталъ:

— Чего мн стыдиться! Я за свои деньги.

Николай Ивановичъ дернулъ его за рукавъ и сказалъ:

— Оставь… Теперь ужъ не уймешь… Расходилась и закусила удила. Нервы…

Глафира Семеновна стонала:

— Охъ, охъ… И капитанъ-то живодеръ. Не могъ у Капри остаться и переждать бурю.

У Соренто остановились. Втеръ до того окрпъ, что пассажировъ еле могли спустить съ парохода на лодки. Лодки такъ и подбрасывало на волнахъ.

Отъ Соренто путь прямо въ Неаполь. Начали перескать заливъ. Качка усилилась. Съ двумя дамами сдлалась морская болзнь. Пароходная прислуга забгала съ чашками и съ веревочными швабрами. Глафира Семеновна стонала. Изрдка у нея вырывались фразы въ род слдующихъ:

— Погоди, я покажу теб, какъ не слушаться жену.

Конуринъ стоялъ посреди каюты, обхвативъ обими руками колонну, и шепталъ:

— Однако… Угощаютъ качелями… Ловко угощаютъ! Господи! Да что-же это будетъ! Неужто безъ покаянія погибать? Гд этотъ арапскій мальчишка-то запропастился? Хоть коньяку еще выпить, что-ли? Эй, коньякъ!

Обвшанный весь красными кораллами и нитками съ мелкими раковинами, онъ былъ очень комиченъ, но никому уже было не до смха. Качка давала себя знать.

— Коньякъ! Гд ты, арапская образина! крикнулъ онъ опять, отошелъ отъ столба, но не устоялъ на ногахъ и растянулся на полу. Николай Ивановичъ бросился его поднимать, но и самъ упалъ на него. Пароходъ два раза такъ качнуло, что онъ даже скрипнулъ.