— А то и скажемъ, что были, молъ, видли его во всемъ своемъ состав. Какъ про папу римскую будемъ говорить, что видли, такъ и про Везувій.

— Нтъ, нтъ! На это я не согласна. Вы можете оставаться здсь при караулк у шлагбаума, а мы подемъ, Николай Иванычъ! Плати сейчасъ деньги. Покупай билеты!

— Изволь, изволь… Непремнно впередъ хать надо. И я не согласенъ хать обратно. Я уже сказалъ теб, что пока не закурю папироски отъ этого самаго Везувія, до тхъ поръ не буду спокоенъ, отвчалъ Николай Ивановичъ и вынулъ два золотыхъ. — Покупай, Иванъ Кондратьичъ, билетъ. Полно теб сквалыжничать.

— Да вдь почти полтора пуда сахару это удовольствіе-то стоитъ, ежели по нашей петербургской торговл сравнить, отвчалъ Конуринъ, почесывая затылокъ. — Эхъ, гд наше не пропадало! Мусью! Бери золотой… Давай билетъ.

— А мн стало быть два золотыхъ выкладывать, за себя и за Рафаэля? вздохнулъ Граблинъ. — Два золотыхъ… на наши деньги по курсу шестнадцать рублей… — Сколько это пуху-то изъ нашей лавки продать надо, ежели на товаръ перевести?.. Ежели полупуху, то… Ну, да чего тутъ! Букашкамъ-таракашкамъ изъ мамзельнаго сословія по капернаумамъ разнымъ и больше отдавали. Вотъ, Рафаэлишка, и за тебя золотой плачу, а ты этого, подлецъ, не чувствуешь и какъ что — сейчасъ про меня: “дикій да дикій”. А дикій-то за недикаго платитъ.

Билеты были взяты и экипажъ продолжалъ взбираться по террасамъ къ вершин Везувія. Ясно уже обозначилось вверху бловатое зданіе станціи желзной дороги, виднлся самый желзнодорожный путь, ведущій почти отвсно на самую крутизну, можно было уже видть и маленькій вагончикъ, который воротомъ втягивали наверхъ. Вс смотрли въ бинокли:

— Неужто и насъ также потянутъ на канат? спрашивалъ Конуринъ.

— А то какъ-же? отвчалъ Николай Ивановичъ.

— А вдругъ канатъ сорвется и вагонъ полетитъ кверху тормашками?

— Ну, ужъ тогда пиши письмо къ родителямъ, что, молъ, аминь. И костей не соберешь.

— Фу, ты пропасть! И это за свои-то кровныя деньги! Оказія… Ужъ письмо къ жен передъ поднятіемъ не написать-ли, что, молъ, такъ и такъ… Вексель-бы ей переслать. Вексель при мн Петра Мохова на полторы тысячи есть.

— Ахъ, Иванъ Кондратьичъ, какъ вамъ не стыдно такъ бояться! Я женщина, да не боюсь, сказала Глафира Семеновна.

— Погоди храбриться-то очень, вдь еще не сла бъ вагонъ, замтилъ ей мужъ.

— И сяду, и въ лучшемъ вид сяду и все-таки не буду бояться.

— Да вдь въ случа чего, можно и на станціи остаться, вдь не принудять-же меня по этой проклятой желзной дорог подниматься, ежели я не желаю? опять спросилъ Николая Ивановича Конуринъ.

— Само собой.

— Ну, такъ можетъ быть я только до желзной дороги доду, а ужъ насчетъ вагона-то — Богъ съ нимъ. Право, при мн денегъ много и, кром того, вексель, даже два.

— Да ужъ сверзишься внизъ, такъ что теб!

— Чудакъ-человкъ, у меня жена дома, дти. Ты съ женой внизъ полетишь, такъ васъ два сапога — пара, такъ тому и быть, а я вдову дома оставлю. Уфъ, страшно! Смотри, какая крутизна. Песъ съ нимъ и съ Везувіемъ-то!

— Трусъ.

— Мазилкинъ! Рафаэль! Дачто-жъ ты самаго главнаго-то не узналъ, началъ Граблинъ, обращаясь къ Перехватову. — Тамъ на станціи буфетъ есть?

— Есть, есть и даже можно завтракъ по карт получить.

— Ну, такъ теперь я ничего не боюсь. Дернуть по здорове горькаго до слезъ, такъ я куда угодно. На всякую отчаянность готовъ.

— Ну, а я должно быть въ ресторан и останусь. Нельзя мн… Векселей при мн на полторы тысячи рублей да еще деньги… Кабы векселей не было — туда сюда… поршилъ Конуринъ.

Наконецъ подъхали къ самой станціи. На двор, ржали лошади, кричали ослы.

LVIII

Станція канатной желзной дороги стояла примкнутой у почти отвсной скалы, покрытой темнобурой остывшей лавой, мстами вывтрившейся въ мелкій песокъ. По скал, чуть не стоймя, были проложены на пространств приблизительно трехъ-четырехъ верстъ рельсы и по нимъ поднимался и спускался на проволочныхъ канатахъ, путемъ пара, открытый вагончикъ на десять-двнадцать мстъ. Путешественники тотчасъ-же бросились осматривать дорогу. Въ это время вагонъ спускался съ крутизны. Визжали блоки, кондукторъ трубилъ въ рожокъ. Глафира Семеновна закинула кверху голову и невольно вздрогнула.

— Фу, какъ страшно! проговорила она. — И не дучи-то духъ захватываетъ.

Передернуло всего и Николая Ивановича.

— Не подешь? спросилъ онъ.

— Да какъ-же не хать-то? Вдь срамъ. Столько времени поднимались на лошадяхъ, взяли билеты, находимся уже на станціи и вдругъ не хать! Вдь здятъ-же люди. Вонъ спускаются.

— Оборвется канатъ, слетишь — бда. И костей не соберутъ, покачалъ головой Конуринъ.

— По моему, по такой дорог только пьяному въ лоскъ и хать. Пьяному море по колно, замтилъ Граблинъ.