— Это не акробатами. Это велосипедный костюмъ.

— А дреколіе-то зачмъ захватили?

— Да кто-же ихъ знаетъ! Должно-быть опасаются, что по дорог бандиты эти самые будутъ.

— Ну?! А мы-то какъ-же безъ палокъ?

— Револьверъ захватилъ съ собой, Николай Ивановичъ? спрашивала Глафира Семеновна.

— Забылъ.

— Ахъ, Боже мой! Зачмъ-же мы посл этого съ собой револьверъ возимъ? демъ въ горы, въ самое бандитское гнздо, а ты безъ револьвера! Вернись назадъ, вернись… Мы подождемъ.

— Не надо. У него все равно курокъ сломанъ. Видишь, англичане только съ палками дутъ. Палка и у меня есть и даже съ кинжаломъ внутри.

— Да вдь ты говорилъ, что свернулъ рукоятку и кинжалъ не вынимается ужъ изъ палки.

— Забухъ онъ. Ну да понадобится, такъ мы какъ-нибудь камнемъ отобьемъ.

Конуринъ сидлъ и покачивалъ головой.

— Тсъ… Вотъ уха-то! Что-же ты мн раньше не сказалъ про бандитовъ? говорилъ онъ Николаю Ивановичу. — Тогда-бы я хоть деньги свои изъ кармана въ сапогъ переложилъ. Теперь разуваться и перекладывать неловко.

— Конечно-же неловко. Ну, да вдь теперь день и насъ детъ большая компанія. Кром того, кучеръ, кондукторъ.

— Ничего не значитъ, замтила Глафира Семеновна. — Я читала въ романахъ, что бандиты-то иногда кучерами и кондукторами переряживаются.

— Вы боитесь разбойниковъ по дорог? вмшался въ разговоръ Перехватовъ. — Что вы помилуйте… Теперь на Везувій такая-же прозжая людная дорога, какъ и у насъ на водопадъ Иматру, напримръ. Разбойники вдь это въ старину были. Везувій теперь откупленъ англійской компаніей Кука. Кукъ провелъ туда шосейную дорогу, въ конц шосейной дороги имется рельсовая дорога, по которой на проволочныхъ канатахъ и втаскиваютъ на вершину горы путешественниковъ.

— Какъ втаскиваютъ путешественниковъ на канатахъ? За шиворотъ втаскиваютъ? испуганно спросилъ Конуринъ.

— Да нтъ-же, нтъ. Какъ можно за шиворотъ! Такіе маленькіе вагончики есть. Въ нихъ и втаскиваютъ путешественниковъ.

Экипажъ спускался къ морю. Тысячи парусныхъ судовъ и пароходовъ стояли у берега. Одни суда разгружались, другіе нагружались. На берегу былъ цлый състной рынокъ, обдающій запахомъ копченой рыбы, пригорлаго масла, дыма жаровень. Бродили толпы загорлыхъ, грязныхъ матросовъ. Не мене грязные торговки и торговцы кричали нараспвъ, предлагая състной товаръ и зазывая покупателей.

LVI

Какъ только шарабанъ съ путешественниками показался на състномъ рынк, отъ лавокъ, отъ котловъ съ варящимися макаронами и бобами отдлились десятки нищихъ, выпрашивавшихъ себ подаяніе, и побжали за шарабаномъ. Тутъ были и взрослые, и дти, были здоровые и увчные, старики и полные силъ юноши, женщины съ трудными ребятами на рукахъ. Лохмотья такъ и пестрли своимъ разнообразіемъ, на вс лады повторялось слово “монета”. Они цплялись и буквально лзли въ шарабанъ. Нкоторые стояли уже на подножкахъ шарабана. Кучеръ разгонялъ ихъ бичемъ, кондукторъ спихивалъ съ подножекъ, но тщетно: согнанные съ одной стороны догоняли экипажъ и влзали съ другой стороны. Нкоторые мальчишки, дабы обратить на себя особенное вниманіе, катались колесомъ, забгали впередъ и становились на голову и на руки и выкрикивали слово “монета”. Пожилой англичанинъ кинулъ на дорогу нсколько мдяковъ. Нищіе бросились поднимать ихъ и началась свалка. Толпа на нкоторое время отстала отъ шарабана, но поднявъ монеты, догнала путешественниковъ вновь. Нкоторые были уже съ поцарапанными лицами. Это показалось путешественникамъ забавнымъ и монеты стали кидать вс. Кидалъ и Конуринъ, кидалъ и Граблинъ. Граблинъ забавлялся тмъ, что норовилъ попасть какому-нибудь мальчишк монетой прямо въ лицо, что ему и удавалось. Свалки происходили уже поминутно. Въ нихъ участвовали и женщины съ грудными ребятами. Он клали ребятъ на мостовую и бросались поднимать монеты. Два мальчика съ разбитыми въ кровь носами уже ревли, но все-таки кидались въ толпу бороться изъ-за мдяка. Такъ длилось версты дв, пока не кончился громадный състной рынокъ, служащій столовой матросамъ, судорабочимъ и носильщикамъ, шнырявшимъ по берегу моря около судовъ. Наконецъ, нищіе стали отставать.

За рынкомъ начались макаронныя фабрики. Сырыя, только-что сдланныя макароны тутъ-же и просушивались на улиц, повшенныя на деревянныхъ жердяхъ. Около нихъ бродили и наблюдали за сушкой рабочіе, темные отъ загара, съ головами повязанными тряпицами, босые, съ засученными выше колнъ штанами, съ разстегнутыми воротами грязныхъ рубахъ, съ голыми до плечъ руками. Двое-трое изъ нихъ тоже подбжали къ шарабану и предлагали сдланныя изъ макароннаго тста буквы. Англичане купили у нихъ себ свои иниціалы, купила и Глафира Семеновна себ буквы G. и I. Дорога пошла въ гору. Начался пригородъ Неаполя. Показались виноградники, фруктовые сады. Цвлъ миндаль, цвли вишни, цвли лупины и конскіе бобы, посаженные между деревьями. Везувій сдлался уже ясне и темнлъ на голубомъ неб темнобурымъ пятномъ покрывающей его застывшей лавы. Дымъ, выходящій изъ его кратера и казавшійся въ Неапол легкой струйкой, теперь уже превратился въ изрядное облако. Пахло срой. На смну оборванныхъ нищихъ появились по правую и по лвую сторону дороги не мене оборванные музыканты съ гитарами и мандолинами. Они встрчали экипажъ съ музыкой и пніемъ и провожали его, идя около колесъ. Они пли неаполитанскія народныя псни и пли очень согласно.

— Все вдь это Мазини и Николини разные, замтилъ Граблинъ. — Вонъ глазища-то какіе! По ложк. Дурачье, что не дутъ къ намъ въ Питеръ. Сейчасъ-бы наши наитальянившіяся психопатки и туфли бисеромъ шитыя имъ поднесли и полотенны съ шитыми концами. Эво, у бородача голосище-то какой! Патти! Патти! закричалъ онъ, указывая пальцемъ.

Изъ-за угла каменнаго забора выскочила смуглая растрепанная красивая двушка и, пощипывая гитару, запла и заплясала, кружась около колесъ.

— Какая же это Патти! улыбнулась Глафира Семеновна. — Скорй Бріанца. Танцовщица она, а не пвица.

— Однако-же поетъ. Поетъ и пляшетъ. Эй, Травіата! Катай Травіату!

Двушка кивнула, перестала плясать и запла изъ “Травіаты”.

— Фу ты пропасть! Чумазая, совсмъ чумазая, а Травіату знаетъ, удивился Николай Ивановичъ.

— Чумазая… Это-то и хорошо. Прізжай она къ намъ въ Питеръ, какой-нибудь хлбникъ съ Калашниковской пристани, не жаля, тысячу кулей муки въ нее просадитъ, нужды нтъ, что у насъ неурожай, замтилъ Кожуринъ. — Вдь въ ихней-то сестр чумазость и цнится.

На подножки экипажа стали вскакивать и оборванцы безъ мандолинъ и гитаръ и предлагали свои услуги, какъ чичероне.