— Только ужъ ты, Григорій Аверьянычъ, пожалуйста не очень нализывайся. Вывалишься изъ вагона пьяный, еще хуже будетъ, сказалъ Перехватовъ.

— А ты держи и не допускай меня вываливаться. На то ты и взятъ для компаніи.

— Нтъ, нтъ… Боже васъ избави. Ежели вы будете пьяны, я съ вами не поду, заговорила Глафира Семеновна.

— Позвольте… Нельзя-же для храбрости не хватить. Вдь это какая-то каторжная дорога.

Въ это время спустился вагонъ съ семью пассажирами. Среди пассажировъ находилась и какая-то дама-нмка. Она была блдна, какъ полотно, и сидла съ полузакрытыми глазами. Помщавшійся рядомъ съ ней довольно толстый нмецъ съ щетинистыми усами давалъ ей нюхать спиртъ изъ флакона. Изъ вагона ее вывели подъ руки.

— Вотъ ужъ охота-то пуще неволи! покачалъ головой Николай Ивановичъ. — Ужъ хать-ли намъ, Глаша? спросилъ онъ жену. — Видишь дама-то какъ… чуть не въ безчувствіи чувствъ.

— Да конечно, не подемте, подхватилъ Конуринъ. — Ну ее къ чорту, эту дорогу!

— Нтъ, нтъ, я поду!. Я зажмурюсь во время зды, но все-таки поду, ршила Глафира Семеновна. — Помилуй, нахвастали всмъ въ Петербург, что будемъ на Везувій и вдругъ не быть!

— Да въ Петербург-то мы станемъ разсказывать, что были на самой вершин, что я даже папироску отъ кратера закурилъ. Ты думаешь, они насъ выдадутъ? кивнулъ Николай Ивановичъ на товарищей. — Нисколько не выдадутъ. Вдь и они-же не будутъ подниматься, ежели мы не поднимемся.

— Я поднимусь, сказалъ Перехватовъ.

— И я, и я съ вами, а вы, господа, какъ хотите, твердо сказала Глафира Семеновна.

Посмотрвъ дорогу, вс отправились въ ресторанъ при станціи. Жутко было всмъ, но каждый храбрился. Компанія англичанъ — спутниковъ сидла уже въ ресторан за столомъ и завтракала. Кром ихъ завтракали и еще англичане, пріхавшіе въ другой компаніи, также причудливо одтые. Одинъ былъ въ шотландской шапк, съ зелеными и красными клтками по блому фону и въ такомъ-же пиджак, застегнутомъ на вс пуговицы и увшанномъ черезъ плечо на ремняхъ фляжкой, кожаннымъ портсигаромъ, зрительной трубой, круглымъ барометромъ. Завтракъ былъ по карт. Англичанамъ подавали что-то мясное. Граблинъ подошелъ къ столу, заглянулъ въ блюдо и воскликнулъ:

— Ну, такъ я и зналъ! Баранье сдло съ бабковой мазью изъ помидоровъ. Фу, ты пропасть! Это вдь для нихъ, это вдь для англичанъ. Въ Неапол только англичанамъ и потрафляютъ.

— Да вдь это оттого, что ихъ много путешествуетъ по Италіи, отвчалъ Перехватовъ. — А русскихъ-то сколько? Самые пустяки. Вдь вотъ сколько времени здимъ, а только на одну русскую компанію и наткнулись.

— Плевать мн на это!

Завтракъ прошелъ невесело и кончился скандаломъ. Вс остерегались пить, кром Граблина, который, какъ говорится, такъ и поддавалъ на каменку, въ конц концовъ окончательно напился пьянъ и сталъ придираться къ англичанамъ. Перехватовъ останавливалъ, его, но тщетно. Граблинъ передразнивалъ ихъ говоръ, показывалъ имъ кулаки, ронялъ ихъ стаканы, проливая вино, англичантк въ шляпк грибомъ, свою спутницу по шарабану, называлъ “мамзель-стриказель на курьихъ ножкахъ”. Англичане возмутились, загоготали на своемъ язык и повскакали изъ-за стола, сбираясь пересаживаться за другой столъ. Глафира Семеновна бросилась къ Граблину, стала его уговаривать не скандалить и съ помощью Перехватова увела въ другую комнату. Граблинъ еле стоялъ на ногахъ. Его усадили въ кресло. Ворча всякій вздоръ и увряя Глафиру Семеновну, что только для нея онъ не подрался съ сдымъ англичаниномъ, онъ спросилъ себ бутылку асти, выпилъ залпомъ стаканъ и сталъ дремать и клевать носомъ. Черезъ нсколько минутъ онъ спалъ.

— Пусть спитъ, а мы подемъ на вершину Везувія одни, сказалъ Перехватовъ. — Къ нашему возвращенію онъ проспится. Нельзя его брать съ собой въ такомъ вид. Онъ изъ вагона вывалится. Да вдь и отъ вагона до кратера надо изрядно еще пшкомъ идти. Здсь ему отлично… Въ комнат онъ одинъ. Слуг дадимъ хорошенько на чай, чтобы онъ его покараулилъ — вотъ и будетъ все по хорошему.

— Ужасный скандалистъ! покачала головой Глафира Семеновна.

— Совсмъ саврасъ безъ узды. Видите-ли, сколько я отъ него натерплся въ дорог! вздохнулъ Перехватовъ. — Вдь въ каждомъ город у него скандалъ да не одинъ. Вдь только желаніе образовать себя путешествіемъ, поглядть въ Италіи на образцы искусства и заставило меня похать съ нимъ, а то, кажется, ни за что-бы не согласился съ нимъ здить.

Вошли Конуринъ и Николай Ивановичъ.

— Успокоился рабъ Божій Григорій? спросилъ Конуринъ.

— Спитъ. Да оно и лучше. Съ нимъ просто несносно было-бы въ вагон. демте скорй на вершину Везувія, торопилъ Перехватовъ.

Онъ вынулъ у спящаго Граблина часы, кошелекъ и бумажникъ, поручилъ наблюдать за нимъ слуг и вс отправились садиться въ вагонъ.

— Глаша, Глаша, я захватилъ для тебя бутылку содовой воды. Въ случа чего, такъ чтобъ отпоитъ тебя, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Смотри, не пришлось-бы тебя самого отпаивать водой, былъ отвтъ.

— Святители!. Пронесите благополучно по этой каторжной дорог! шепталъ Конуринъ. — И чего, спрашивается, мы лземъ? За свои деньги и прямо на рогатину лземъ.

— Такъ вернись и оставайся вмст съ Граблинымъ, оказалъ Николай Ивановичъ.

Конуринъ колебался.

— Да ужъ и то лучше не остаться-ли? Вдь на тысячу восемьсотъ рублей у меня векселей въ карман. Свержусь, такъ кто получитъ? сказалъ онъ, но тутъ-же махнулъ рукой и ршительно прибавилъ:- Впрочемъ, на людяхъ и смерть красна. Поду. Погибну, такъ ужъ въ компаніи.

— Да полноте вамъ тоску-то на всхъ наводить! замтила ему Глафира Семеновна. — Что это все — погибну, да погибну! — гд-бы бодриться, а вы эдакія слова… Отчего-же другіе-то не погибаютъ?

— А ужъ катастрофа одинъ разъ была, сказалъ Перехватовъ. — Вагонъ сорвался съ каната и вс, разумется, въ дребезги… Я читалъ въ газетахъ.

— Не говорите, не говорите пожалуйста… замахала руками Глафира Семеновна, блдня. — Разв можно передъ самымъ отправленіемъ такія рчи?.. Какъ вамъ не стыдно!

Они уже стояли около вагона. Въ вагон сидли ихъ спутники — три англичанина и англичанка и какой-то пожилой, худой и длинный человкъ неизвстной національности, облеченный въ свтлое клтчатое пальто-халатъ.